Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Во имя меча Господня, что здесь творится? — спросил я скорее себя, чем кого-то ещё, но рядом стоял стражник, и он повернулся ко мне.

— Смородина, господин инквизитор, смородина, — ответил он с уважением.

— Вижу, что украли у человека ягоды и пожирают их, но почему, во имя гвоздей и терний?

— Вы ничего не знаете? — Он широко распахнул глаза.

Я посмотрел на него молча и тяжёлым взглядом.

— Сейчас объясню, сейчас объясню, — поспешно пообещал он. — Весь город знает, господин инквизитор, что смородина лучше всего лечит кашлюху! Поверите?

— Нет, не поверю, — отрезал я. — Продолжай.

— С вчерашнего дня, говорю вам, весь город с ума сошёл. Все только и скупают смородину. — Он покачал головой. — А эти, — он кивнул подбородком на улицу, — глупцы, — добавил с презрением.

— А ты что? — удивился я. — Не поверил в целебную силу смородины?

— Господин Маддердин, посмотрите сами, — он указал рукой на человека, всё ещё лежавшего на мостовой и отчаянно рыдавшего. — Какие он нёс ягоды, заметили?

Он не стал ждать моего ответа и сам ответил:

— Красные! А какие лечат кашлюху? Только чёрные, никакие другие!

— Ну да, теперь ясно, — кивнул я. — Действительно, кретины.

Людвиг, до того молчавший рядом, лишь слегка улыбнулся.

— Пойдём, прошу, — сказал он.

И, не продолжая беседы и не размышляя ни о целебной силе чёрной смородины, ни о человеческой глупости и легковерии, мы быстрым шагом двинулись дальше. Если миссия Хайнриха провалится, мы найдём другие способы убеждения, кроме того, что задумали сейчас. Но я был настроен оптимистично, полагая, что всё сложится к общей выгоде. Даже к выгоде самого каноника. Ведь мы не собирались его обижать, а лишь убедить стать нашим верным другом. Мы, инквизиторы, — наблюдатели и искатели. Мы смотрим на людей и ищем, чего они боятся и что любят. А когда приходит нужный момент, первое мы им даём, а второе отнимаем.

* * *

Каноник Шпайхель, красноречивый проповедник, был мужчиной средних лет, высоким и широкоплечим. У него была крупная голова и квадратная челюсть, выдающая сильный характер, волосы, ровно подстриженные над бровями, и пышные бакенбарды. В его лице взгляд притягивали глубоко посаженные, проницательные глаза. По стати Шпайхель больше походил на воина, чем на священника, хотя одевался он с барской пышностью. Мы застали его, когда он, облачённый в бархат, протягивал ногу одному из своих викариев, а тот старательно застёгивал серебряные пряжки на его сапоге. Когда мы переступили порог, каноник бросил на нас суровый взгляд поверх книги, которой он коротал время, пока викарий возился с его обувью.

— Инквизиторы, — произнёс он голосом, лишённым всякого почтения. — Что привело представителей Святого Официума в мои скромные покои?

— Горячая просьба о помощи, которую вы, господин каноник, могли бы нам оказать, — ответил я учтиво и мягко.

— Помощь? И чем же я, скромный труженик слова Божьего, — при этих словах он возвёл очи к потолку, — могу помочь столь великой и почтенной институции?

— Говоря «нам», я имел в виду не Инквизицию или её служителей, а жителей нашего города, столь тяжко поражённых гневом Божьим, — пояснил я. — Это им вы можете помочь…

— Вот как, — сказал он, потирая бакенбарды пальцами правой руки. — Присядьте, прошу. — Он указал нам на стулья. — Но я могу уделить вам лишь минуту, ибо, как вы, верно, видели, церковь уже полна верующих, ожидающих мессы.

— Конечно, мы видели эти толпы, — сказал я. — И, насколько мне известно, они ждут не только таинства святой мессы, но и ваших речей, что волнуют сердца, — речей, в искусстве произнесения которых вы, господин каноник, прославились.

Шпайхель нетерпеливо шевельнул ногой, и викарий, бережно её придерживая, опустил её на мягкую подушечку.

— Прочь, — приказал каноник, и викарий, уже немолодой человек, засеменил к выходу, шипя и разгибая спину.

Когда старый священник скрылся за дверью, Шпайхель окинул меня неприязненным взглядом.

— Господин Маддердин, чего вы от меня хотите? Если думаете обольстить меня красивыми речами, знайте, что я слишком хитрый ворон, чтобы выпустить из клюва кусок сыра.

Я искренне рассмеялся.

— Как человек, воспитанный в уважении к античной культуре, я ценю ничего так высоко, как изящное обращение к шедеврам…

— По крайней мере, вы поняли, о чём я, — вздохнул он. — Ну, говорите скорее, какая помощь нужна поредевшей Инквизиции…

Он особо выделил предпоследнее слово, явно давая понять, что не боится нас, когда нас в городе всего трое, а за ним стоят десятки верующих. Он не понимал лишь одного: трое решительных, готовых на всё и непреклонных, как стальной нагрудник на груди героя, людей способны справиться и с толпой, податливой к манипуляциям, и с тем, кто хотел бы этой толпой командовать, но не обладает достаточной беспощадностью, чтобы бороться за власть до конца.

— Наш бедный город страдает не только от заразы, которая, как говорят старцы, не так уж и обильно собирает жатву по сравнению с былыми эпидемиями, но и от недуга, что, подобно проказе тела, разъедает умы горожан…

— Люди боятся, — прервал он меня. — И правильно. Ныне они вкушают первый, ещё мягкий удар гнева Божьего, но кто знает, какими будут следующие, если мы не угодим Господу?

— И я так думаю! — воскликнул я радостно и даже хлопнул в ладоши. — Потому и хотел просить вас, господин каноник, призвать Божий народ не только возносить покаянные молитвы, но и являть пример заповедям любви благородными чувствами и столь же благородным отношением к ближним…

Людвиг Шон, до того смотревший в окно, повернулся к нам и радушно развёл руки.

— Разве не святой Павел писал: «Кто любит ближнего, тот исполнил закон. Ибо заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не пожелай и все прочие заключаются в этом слове: люби ближнего твоего, как самого себя! Любовь не делает зла ближнему. И потому любовь есть совершенное исполнение закона».

Он произнёс эти слова с таким благоговением и с такой серьёзностью на лице, что даже каноник не осмелился его прервать. И лишь когда мой спутник закончил, Шпайхель презрительно фыркнул:

— Я знаю Святое Писание не хуже вас, а, возможно, и лучше. Повторю ещё раз, и это будет в последний раз: чего вы от меня хотите?

— Лишь того, чего мы желали бы от всякого доброго христианина, — сказал я с серьёзностью. — Мы хотим, чтобы вы, господин каноник, объявили, что людям надо помогать, что их не следует преследовать и что больных не должно винить за их недуг.

— Моя проповедь направлена в совершенно противоположную сторону, — отчеканил он ледяным тоном и поднялся со стула. — Ну, всё, мы выяснили…

Я