Дневник времён заразы - Яцек Пекара

— Пожалуй, так, — согласился я.

Мы вышли в прихожую, где я застегнул рубаху, подпоясался ремнём с ножнами, в которых покоился длинный нож, и сунул острый кинжал за голенище сапога.

— Ты сказал, что он «объявит», — заметил я. — Значит, пока не объявил, верно? Позволь спросить, откуда тебе известно о его планах? И когда каноник собирается воплотить их в жизнь?

— Шпайхель вчера готовил текст своей проповеди. Церковный служка всё слышал, поскольку каноник громко повторял наиболее выразительные фразы, — ответил мой спутник.

Я задумался на миг.

— Полагаю, служка кашляет, раз потрудился донести нам о проповеди?

Людвиг покачал головой.

— Кашляет его десятилетний сын, и, как ты понимаешь, отцу не слишком хочется, чтобы их обоих выгнали из города.

— Догадываюсь, — сказал я, надевая и застёгивая камзол. — Уварюсь в этом, — пробормотал я. — Меня беспокоит не столько сам план изгнания больных, сколько то, что при его осуществлении люди перестанут себя контролировать. И я готов поспорить, что в итоге многих кашляющих притащат к городским воротам без сознания, а то и вовсе мёртвыми.

— Я тоже так думаю, — вздохнул Людвиг.

— Ну что ж, я готов, — сказал я. — У нас есть два часа до начала мессы. Два часа, чтобы найти способ убедить Шпайхеля не говорить того, что он собирается. Есть идеи, как смягчить его каменное сердце?

— Убьём его?

Я слегка улыбнулся.

— Это, в общем-то, невинное решение оставим на крайний случай, если наша риторика окажется бессильной, — сказал я. — Давай пока подумаем, можно ли убедить его без насилия? Можно ли сделать так, чтобы этот, безусловно, талантливый и охотно слушаемый в городе проповедник и демагог вместо призывов расправляться с кашляющими призвал помогать им?

— Хо-хо, — рассмеялся Шон. — Высоко метишь, Мордимер.

Я развёл руками и улыбнулся.

— Говори скорее, если что-то приходит в голову. И давай откроем документы по Шпайхелю — вдруг там найдётся что-то интересное.

— Я уже просмотрел эти документы, — сказал Шон. — И не нашёл ничего, что мы могли бы использовать.

— Разгневанные мужья его любовниц? — предположил я, зная, что проповедник Шпайхель славится не только речами, открывающими людские сердца, но и тем, что перед ним раздвигаются бёдра наиболее соблазнительных слушательниц.

— За два часа мы их этим не напугаем, — пожал плечами Шон. — К тому же эти рогоносцы обычно всё знают, но притворяются, будто ничего не ведают, потому что так им удобнее. У каждого человека есть слабость, — задумчиво сказал он. — Что-то, чего он боится, или что-то, за что боится. Отрежем ему язык, — предложил мой спутник через мгновение. — Или хотя бы пригрозим, что отрежем. Ведь язык — его оружие и его гордость… Кем он станет без своего дара речи?

Я поднял палец.

— Меткое наблюдение и весьма соблазнительное предложение, — признал я с одобрением. — Но учти, что тогда мы получим не Шпайхеля, стоящего на нашей стороне, а Шпайхеля, навсегда искалеченного и немого, что лишь частично исполнит наши желания и планы относительно него.

— Разве что ограничимся угрозой, и он, её услышав, решит нас поддержать, — возразил мой спутник.

Я покачал головой.

— Каноник — человек гордый. Знаешь, что он сделает? Во время проповеди объявит, что мы угрожали отрезать ему язык, и тем сильнее взбудоражит паству, и тем внимательнее будут слушать его слова. Не говоря уже о том, что после этого мы не сможем подойти к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки, — так крепко его будут охранять.

— Думаешь, он зайдёт так далеко? — Людвиг прищурился.

— В обычные времена, возможно, он не решился бы объявить нам войну, — признал я. — Но в эти необычные времена поведение людей выходит за рамки привычного. Позволишь взглянуть на документы?

— Конечно, Мордимер, ты главный. Буду, честно говоря, более чем рад, если найдёшь то, что я упустил.

Это могла быть ирония, но её не было. Людвиг Шон знал, что дело у нас общее, и неважно, кто и в какой степени поспособствует успеху. Главное — победа.

Мы прошли в кабинет и сели за стол.

— Я оставил всё на виду, думал, ты захочешь посмотреть, — пояснил Людвиг.

— Немало тут, — вздохнул я.

Я начал листать страницы одну за другой. Они были исписаны разными почерками на бумаге разной степени сохранности. По аккуратному шрифту и не выцветшим чернилам я узнал стиль нашего нынешнего писаря. Документы о канонике состояли в основном из жалоб возмущённых верующих и замечаний инквизиторов, слушавших его проповеди. Что же до доносов, то они касались не столько содержания речей, сколько распутной жизни. Но за это ещё ни одного священника не наказали, разве что он переспал с женой или дочерью кого-то очень важного, кого подобное пренебрежение сильно разгневало.

— И что? Ничего, — сказал Шон, тоже ещё раз просматривая бумаги.

— Вижу тут зацепки, но нам нужно время, чтобы их использовать, — сказал я.

— Ба, это и я знаю, — ответил он.

И вдруг мой взгляд зацепился за что-то. Маленький, на первый взгляд совершенно незначительный донос, написанный, судя по содержанию, разгневанным соседом.

— Смотри, Людвиг, — постучал я пальцем.

— Боже мой, — сказал он, прочитав. — Я мельком заметил жалобу на вонючие кошачьи испражнения и пробежал глазами дальше…

— Спешил, вот и неудивительно, — отозвался я.

Затем я положил открытую ладонь на бумаги.

— Хайнрих внизу, верно?

— Да.

— Пусть немедленно бежит туда и проверит, живёт ли ещё та женщина. А если да, пусть тут же пришлёт к нам паренька с вестью.

— Дайте мне точку опоры, и я переверну каноника Шпайхеля, — объявил Людвиг с широкой улыбкой.

Я ответил ему улыбкой, но затем сказал:

— Не будем хвалить день до заката.

Шон сбежал в трапезную, а я, спустившись по лестнице, направился прямо к выходным дверям. Когда я их открыл, меня обдало жаром с улицы, будто я распахнул хлебную печь. Только вот наша улица пахла отнюдь не свежим хлебом.

— Эта жара меня убьёт, — пробормотал я.

Хайнрих промчался мимо меня быстрым шагом, хитро и довольно улыбаясь, а Шон вышел вперёд, оглядел улицу и пожал плечами.

— Жарковато, признаю без спора, — заявил он. — Но не так, чтобы с этим нельзя было жить. Просто ты, Мордимер, не любишь жару и особенно к ней чувствителен.

Когда мы вышли на улицу, я заметил бегущего в панике человека, прижимающего к груди какую-то суму, а за ним — несколько преследователей. Беглецу не повезло: он споткнулся о торчащий камень и с такой силой рухнул на землю, что я даже поморщился. Из его сумы высыпались ягоды смородины, и преследователи, уже не обращая внимания на того, кого гнали, кинулись собирать и пожирать эти ягоды. Попутно они орали