Сансара 2 - Евгений Кострица

Ее даже пытались ловить на живца – миловидного юношу с золотыми кудрями и накаченным торсом, чья кожа пахла солнцем и сеном. Люди почему-то решили, что он в ее вкусе. Или тот сделал им что-то очень плохое.

Соблазн был велик, но рядом с ним всегда ждал кто-то в засаде, воняя потом, железом и страхом. В конце концов, сирене мальчика удалось утащить, пока крок Порфирий отвлекал остальных пузырями.

Она утянула добычу в заросли камыша под развесистой ивой, где лунный свет, пробиваясь сквозь листья, отбрасывал серебряные блики на ее чешую. Под ним она переливалась как жемчуг. Юноша, задыхаясь от испуга, трепетал, но не мог отвести взгляд от прильнувшего гибкого и холодного тела. Он же, напротив, был очень горячим, что возбуждало необычным контрастом. Лед и огонь – один дрожал, а другая с наслаждением грелась, вытягивая живое тепло, которого ей в реке не хватало.

Конечно, человек видел только чудовище. Но оно прекрасно до жути!

Ее мокрые волосы пахли тиной и ряской, а глаза, черные, как безлунная ночь, сверкали голодным, но манящим светом. Чуть приоткрытые губы обнажали клыки, которые легко могли проколоть кожу, и жертве хотелось, чтобы так и случилось. Морок всё решал за него.

– Не бойся. Расслабься… – прошептала сирена, и голос, обволакивая, проникал глубоко в его разум, словно был там всегда.

Ее поцелуй был болезненно сладким, с привкусом крови и речной воды. Язык, длинный и гибкий, скользнул в его рот, а клыки царапнули нижнюю губу до струйки крови, которую тут же слизнули.

Почувствовав ее тонкий и изысканный вкус, глаза сирены вспыхнули ярче звезды в ночном небе. Мальчик невинен, ей повезло. Настолько лакомой добычи она еще не сосала.

Дыхание, пахнущее солью и водорослями, коснулось его шеи, вызвав волны мурашек. Когда ее прокололи, почти не было боли, потому что груди – полные, с темными сосками, к нему упруго прижались. Теперь он чувствовал, как ее сердце – или то, что вместо него – бьется в своем нечеловеческом ритме, от которого собственный пульс, подстраиваясь, тоже сбивался.

Юноша вздрогнул, когда длинные когти слегка царапнули грудь, оставив тонкие красные полоски на коже. Но не от боли, а возбуждения, которое охватило, когда вторая рука опустилась туда, куда очень хотелось. Будто в благодарность за ужин, скользкие, почти ледяные пальчики, сложившись колечком, ласкали с дразнящей нежностью, заставив сердце биться так сильно, что по воде пошла рябь. Особенно, когда им помогли холодные, мягкие губы и язычок – влажный и чуть шершавый, словно у кошки.

– Такой теплый и сладкий… – промурлыкала сирена, после того, как жертву, балансировавшая на тонкой грани между острым блаженством и ужасом, потрясло волной сладких судорог.

Юноша был уверен, что его последнее чувство. Но уже не жалел, зная, что не каждый так ярко закончит жизнь финальным салютом. «Вот сейчас сожмет зубки и…». Но, как оказалось, этот важный орган был всё еще нужен, благо кровь в нем еще оставалась. К тому же, эти ласки могли поднять бы и мертвого.

Пленник не был уверен в том, что найдет то, что ищет, но анатомия сирен большой тайной не стала. Ему всё показали, и камыши затряслись, распугивая ритмичным плеском лягушек. А когда обессилел, дал покорно утянуть себя в глубину, уверенный, что это всё того стоило.

В последний момент что-то во взгляде – может, мольба, а может, тень невинности, которой лишили, остановило сирену. Вдоволь наигравшись, она пожалела красавца и, дрожащего, почти обескровленного и опустошенного, отпустила на мелководье, с глазами, полными ужаса и возбуждения. С памятью о наслаждении, которого уже не забудет.

С тех пор бедный мальчик каждую ночь ходит далеко за город в те камыши и, обливаясь слезами, с тоскливым надрывом поет в них романсы. Это сирену могло бы развлечь, будь там хоть немного музыкального слуха. Она навещала его еще несколько раз, убедившись, что за ним нет засады. От частой потери крови несчастный стал выглядеть слегка анемичным, зато в его глазах появился лихорадочный блеск с искрой безуминки, намекавшим на порочную связь с речным монстром.

Был еще один городской сумасшедший, которого сирена, почему-то стыдясь, избегала. Этот поселился у самой реки, купив старый рыбацкий домик на пирсе – покосившийся, с облупившейся краской и прогнившими досками, что натужно скрипели там под ногами.

Днем и ночью мужчина стоял у кромки воды и пристально вглядывался в неспокойные волны. Прежде светлые кудри теперь спутались, слиплись и висели грязными прядями. Серо-зеленые глаза, когда-то полные тревоги и жизни, помутнели – в них читалось безумие. Щетина на щеках разрослась в неопрятную бороду, а кожа, обветренная и потрескавшаяся, покрылась пятнами от солнца и холода. Одежда – истертый жилет и кружевная рубаха, которая висела лохмотьями, пропитанных запахом сырости. Несмотря на нищету, в дрожащих пальцах мужчина сжимал дорогое кольцо с ярким сапфиром, словно это последнее, что давало опору.

– Инь… Инь, где ты? – звал он часами, пытаясь перекричать плеск волн и крики чаек. Его голос, хриплый и надтреснутый, дрожал от тоски, срываясь на визг или опускаясь на шепот.

Сирена наблюдала за ним из-под воды, но не подплывала близко. Что-то в его сумасшествии вызывало странное чувство – не то жалость, не то тень воспоминаний, которых почему-то не вспомнить. Его боль выглядела слишком глубокой, слишком настоящей, и даже ее хищный инстинкт не позволял чем-то ранить еще, несмотря на то, что иногда бывала голодной.

И каждый раз, слыша надрывный зов над водой, сирена ощущала эхо его мук будто бы из другой жизни, и почему-то считала в них себя виноватой. И потому с печалью смотрела, как безумец стоит у воды, сутулясь под тяжестью горя. Как зовет ту, что, возможно, исчезла из мира, оставив с неразделенной любовью. А когда свет луны заливал реку серебром, мужчина падал на колени, прижимая ладони к лицу, и его плечи сотрясались от беззвучных рыданий.

В такие моменты сирена чувствовала, как ее собственная душа – если она есть – откликается на его боль. И тогда уплывала как можно глубже и зарывалась в ил, где не было ни света, ни звуков – только холод и голод.

А еще беспокойные сны. В них красноволосая девушка с горящими крыльями беззвучно зовет и тянет под мост. Поэтому сирена под ним и свила гнездо, хотя было опасно. Центр города не лучшее место для речных кровососов, но в этот омут неудержимо влекло. На его дне довольно странное место