Вершина Мира - Андрей Алексеевич Панченко

— Жив? — прохрипел он.

— Не знаю, — попытался я усмехнуться. — Если всё это не бред из-за горняшки, то жив.

— Ты сделал это⁈ — Фомин и заглянувший в палатку Норсон нетерпеливо уставились на меня.

— Да, чёрт возьми, сделал! — Я с трудом рассмеялся — Я был на вершине! Флаг и записка закопаны там в снегу, если кто-то сомневается, то пусть поднимется сам и проверит!

— Мы все видели твою ракету — Покачал головой Норкс — Ты стрелял с вершины, так что никто не сомневается, мы просто хотели услышать это от тебя. Поздравляю!

Меня напоили горячим чаем, попутно расспрашивая о восхождении и готовясь к спуску. Ветер — по звуку растёт. Значит, никакой задержки: через десять минут — вниз.

Проверили друг друга: пальцы, носы, уши — всё на месте, но изрядно подморожено, будем надеяться, что отрезать ничего не придаться. Остатки кислорода отдали Фомину, он едва держался на ногах. Анг короткими, точными движениями перетянул стропы на моём рюкзаке, провёл ладонью по моим кошкам — проверил застёжки и заклёпки, удовлетворенно кивнул головой, мол всё нормально, и мы снова вышли в ревущий белый кошмар. Гора, приняв нас наверху, теперь пыталась отыграться на спуске.

Глава 21

Шторм встретил нас так, будто гора решила взять реванш. Ветер выл, как зверь, срывая палатки за нашими спинами, и швырял нас в снег. Мы шли вниз цепочкой — я впереди, за мной Фомин, потом Анг, Норсон и остальные шерпы. Видимость — не больше пяти шагов. Снег летел горизонтально, обжигая лицо ледяными иглами. Лампы давно погасли — свет все равно не пробивал эту белую стену.

Каждый шаг был как бой. Ледоруб — вбить, ногу — поставить, тело — перенести. Верёвка между нами натягивалась и снова провисала. Я слышал, как где-то позади кто-то срывается — короткий крик, треск, и снова тишина, только вой ветра. Сердце обрывается — потом голос Анга, глухой, уставший, но дарящий надежду:

— Всё в порядке! Идём!

Мы шли вслепую, ориентируясь на старые флажки, которые снег уже почти похоронил. Иногда я находил их руками, когда пальцы натыкались на обледеневшую ленту. Иногда — по памяти: на этом участке тропа делает изгиб, там — ледяной гребень, чуть правее — трещина. Но сейчас всё было не так. Всё исчезло под новой бурей.

Через час спуска ветер ударил, с другой стороны. Гребень, по которому мы шли, начал осыпаться — целые куски настов летели вниз, в туман. На этом участке нужно было спускаться вниз, и мы расцепили страховку, и поэтому чтобы удержаться на месте, мы с Фоминым бросились на снег, вцепившись ледорубами в лёд и камень. Один из шерпов не успел — его силуэт мелькнул на краю и исчез в молоке. Ни крика, ни звука. Только ветер, и обрыв, глотнувший человека, как горсть снега. Я замер, глядя вслед погибшему шерпу. Погибшему, это без сомнений, даже если он и пережил падение, помочь мы ему ничем не сможем. Я не помнил его имени, но он был частью моей команды, и у меня кольнуло от тоски сердце. Первая потеря, и тогда, когда мы уже на финишной прямой, совсем не далеко от спасения!

— Идём! — крикнул я, перекрывая шторм. — Быстрее вниз!

Мы начали спускаться на верёвках, используя старые анкеры, которые ставили ещё на подъёме. Некоторые пришлось заново забивать — старые вырывало порывами ветра. Металл был такой холодный, что даже через рукавицы кожа к нему липла.

Фомин держался молодцом, хотя я видел — его глаза стекленеют, движения становятся вялыми.

— Арсений, держи дыхание ровно! Не думай о руках, не думай о ногах, просто иди! — кричал я, но он уже не слышал. Всё внимание — на спуск, на шаг.

У подножия гребня мы остановились — дальше идти было невозможно. Поток ветра выдул снежный мост через трещину. Пришлось искать обход. Я отправил Анга и одного шерпа влево — они ползли по склону, цепляясь кошками за лёд, пока мы страховали их. Минут через двадцать они нашли место, где можно было перебросить верёвку. Мы шли по ней, по одному. Под ногами будто хрустел воздух — так тонко натянулась ледяная корка.

Когда трещина осталась позади, я понял, что пальцы рук больше не чувствую. Ладони — словно деревянные, лицо жгло, губы лопнули. Дыхание стало тяжёлым, грудь сжимала стальная лента.

— Ещё немного! Лагерь близко! — кричал Анг.

Он теперь шёл первым, нес посох с прикреплённой тряпкой, как знамя — единственный наш ориентир во тьме. Когда наконец из-под снега показалась вершина палатки второго лагеря, никто не проявил ни каких эмоций — сил радоваться у нас уже не осталось.

Я вглядывался в снежную пелену, там едва угадывались под слоем снега очертания палаток. Вторая площадка! Мы почти дошли.

Но радость длилась секунды. Сквозь вой ветра донёсся низкий, глухой гул — сначала будто из недр горы, потом всё громче и ближе. Земля под ногами дрогнула. Воздух стал густым, как вода.

— Лавина! — закричал кто-то, но крик утонул в реве.

Мы увидели, как из-за гребня, метрах в ста выше лагеря, сорвалась белая волна — сначала узкая, потом растущая, как взбесившееся море. В секунды она захлестнула склон.

Палатки взлетели в воздух, как тряпичные игрушки. Снежный поток ударил с силой пушечного залпа, сметая всё на своём пути.

— Назад! Ложись! — крикнул я, вжимаясь в снег.

Мир исчез. Только рёв, холод, и ощущение, будто кто-то придавил грудь всей массой горы. Снег бил по спине, по голове, рвал одежду. Казалось, всё кончено. Потом — тишина. Долгая, вязкая.

Я вынырнул из снежной каши, задыхаясь, выдирая себя наружу. Вокруг — ничего. Где был лагерь, теперь лежала гладкая белая плита. Ни палаток, ни людей. Только обломок мачты, торчащий под углом.

— Вилли! — заорал я, не узнавая собственного голоса. — Вилли! Анг!

Ответа не было. Лишь ветер стонал над горой. Фомин, окровавленный, подполз ко мне, выплевывая розовый снег изо рта:

— Там всё смело… я видел… — он не договорил.

Впереди снег вспух горбом, а потом из-под него показалась голова Анга. Шерп выбирался из снега тяжело, как медведь из берлоги после долгой спячки. С виду шерп никак не пострадал, только его налитые кровью глаза блестели безумным блеском. Я обернулся назад и