Военный инженер Ермака. Книга 4 - Михаил Воронцов

— Письмо от самого Кучума! И тамга его ханская, в подкладку зашитая! Прислан был смутьян сей, чтобы страх на вас нагнать, чтобы из города бежали вы али против нас восстали!

Площадь взорвалась негодованием. Со всех сторон послышались крики:

— Вот он какой, а мы думали, честно рассказывал!

— Лазутчик ханский!

— Обманщик проклятый!

Рядом со мной стоявший бородатый купец сплюнул:

— Я-то ему верил, дурень старый! Думал, сумасшедший, но предупреждает по доброте душевной!

Молодая татарка в расшитом платке всплеснула руками:

— Ай, дурак-то какой! Зачем это делать?

Ермак дождался, пока шум немного утихнет:

— Враг и лазутчик Тимур-Ян будет повешен!

Казаки уже вели связанного татарина к воротам. Тот пытался что-то кричать, но голос его тонул в гуле толпы. Через пару минут тело его уже покачивалось на веревке над главными воротами Кашлыка — грозное предупреждение всем, кто вздумает сеять смуту в городе.

Расходясь с площади, люди еще долго обсуждали случившееся. Старый остяк, торговавший мехами, покачал головой:

— Хитер Кучум, ох и хитер. Не войском взять хотел, так страхом.

— Да только Ермак хитрее оказался, — ответил ему казак, проходивший мимо. — Не на таких напал хан!

Хотел я сказать, что не Ермак хитрее оказался, а моя жена, но промолчал. Ей такая слава ни к чему, а Ермака простые люди должны считать всеведущим и всезнающим. Войско должно верить в своего командира. Это залог победы. Но ситуация, в каком-то смысле, забавная.

Страх всегда был оружием не менее действенным, чем сабля или пищаль. И Кучум это прекрасно понимал. Но на что Тимур-Ян рассчитывал? Затея кажется авантюрной, но расчет в ней был. Просто так казнить его нельзя. В христианстве к юродивым относились всегда хорошо, да и степняки умалишенных тоже старались не трогать. К тому же, как уже говорили, казнь будет означать, что Ермак «испугался правды». Ситуация была патовой. Даже держать его под арестом долго было непонятно за что.

Но теперь Ермак продемонстрировал не только силу, но и проницательность. Раскрытие обмана и публичная казнь лазутчика сработали лучше любых увещеваний — народ Кашлыка (я имею в виду не казаков) своими глазами увидел, что бояться нужно не мифических чудовищ, а вполне реального гнева атамана за предательство.

О том, кто он на самом деле, Тимур-Ян молчал. Не знаю, насколько жестко с ним потом разговаривали люди Прохора Лиходеева (за добывание информации из пленных у нас отвечало это подразделение), но если б он что-то сообщил, я б знал. Сказал бы мне это Ермак. Хотя что он мог сообщить, на самом деле, интересного? Кучум готовится ко «второму раунду», собирает войско, теперь будет действовать умнее — вот и все. Где-то тут в лесах прячутся в небольшом количестве его люди — это тоже не новость. Нам они не страшны. Весеннее наступление — вот это проблема, а с этими надо быть просто осторожнее, и все к такому давно привыкли.

— Вот и повесили мы ханского лазутчика, — усмехнулся в бороду Савва Болдырев.

— Да, видел, — ответил я. — Только думается мне, это не последний такой был. Кто с чем может прийти. Кто-то — поджечь, кто-то — навести панику.

— И то верно. Кучум еще не раз попытается нас изнутри расшатать. Да только мы начеку. Атаман-то наш не промах, сразу смекнул, что к чему.

Савва помолчал, потом добавил:

— Будем готовится. Скоро будут жаркие бои. Дай бог, снова победим.

— Победим непременно, — ответил я и пошел в мастерскую, слыша по дороге голоса казаков, обсуждавших дневные события:

— А ведь многие поверили этому Тимур-Яну!

— Так он складно говорил, собака! Прямо как видел все это!

— То-то и оно, что слишком складно. Ермак оттого сразу засомневался! Он у нас человек насквозь видит.

Я в очередной раз ухмыльнулся. Безусловно, есть в Кашлыке человек, который видит людей насквозь, но зовут его не Ермак Тимофеевич, а Даша. Может, ее выдвинуть в руководство отряда? А что, польза будет огромная. Придет какой-нибудь посланник, и она его вмиг раскусит, чего он хочет и не врет ли. Но увы, женщинам в эти времена ходу по карьерной лестнице нет. Хотя мысль здравая. Может, как-то сделать, чтоб она видела разговоры, пусть даже тайно? Подумаю над этим. Если б не она, мы бы оказались в шаге от бунта. Пусть Ермак ей дарит что-нибудь из трофейных запасов… хотя носить это она не станет. Даша девушка скромная и не любит людской зависти.

…После разоблачения Тимур-Яна, после того, как стало понятно, что он не сумасшедший, а травил байки про несметные полчища Кучума с дикарями и нечистью всякой по злому умыслу, в городке повисла какая-то нездоровая тишина. Вроде бы и хорошо, что лазутчика раскусили, да только осадок остался. Люди ходили понурые, переглядывались виновато — как же так вышло, что поверили враждебным россказням? Особенно стыдно было тем, кто громче всех пересказывал эти страшилки, добавляя от себя подробности про каких-нибудь чудищ о трёх головах да колдунов, что туман насылают.

…Я в те дни почти не выходил из мастерской. Стеклодувочное дело требовало постоянного внимания, да и отвлечься от общей хмури хотелось. Печь гудела ровно, в тиглях булькал расплав — зелёное стекло из золы и песка, свинцовое с добавками охры. Мои помощники уже научились сносно работать с трубкой, хоть руки у некоторых были грубоваты для такого тонкого дела.

Бусы шли нарасхват. Остяки меняли на них шкуры, вогулы приносили вяленую рыбу и кедровые орехи, татары — войлок и сушеные ягоды… или наоборот: вогулы тащили бобра, а остяки — пойманную рыбу. За горсть стеклянных побрякушек можно было получить столько всего, что я диву давался. Эх, раньше надо было начинать! Особенно ценились бусины с включениями — я добавлял в расплав медную стружку, толчёный малахит, даже обычные птичьи перья, которые в стекле превращались в дымчатые узоры.

К вечеру мастерская была вновь завалена готовым товаром. На столе, выстланном войлоком, лежали россыпи бусин всех оттенков зелёного — от почти прозрачного салатового до глубокого бутылочного. Отдельно — «звёздные» бусины с металлическими включениями, мерцающие в свете лучины. Молочно-жёлтые свинцовые подвески, тёплые и притягательные.

В печи ещё оставался расплав — последняя порция дня. Я решил попробовать кое-что новое. Взял охру, растёр в тончайшую пыль, смешал с каменной крошкой. Добавил к прозрачному стеклу, размешал. Цвет получился удивительный — медово-янтарный, с красноватыми проблесками. Из этой массы сделал несколько крупных бусин и одну подвеску в форме солнца — круглую, с расходящимися лучами.

Дверь скрипнула, вошёл Ермак Тимофеевич. Снег с его шубы уже подтаял, капал на земляной