Резидент КГБ. Том 1 - Петр Алмазный

А он между тем бубнил дальше.

— Теперь ты должен прийти к нему и ответить за свои слова. Карлос Монтеро даёт слово, что не будет тебя истязать и ты умрёшь быстро. То, что ты из Кей-Джи-Би, уже не имеет значения. Он просто обязан смыть оскорбление твоей кровью, понимаешь? Иначе он перестанет быть патроном.

Ты смотри, какие щепетильные, подумал я устало.

— Почему бы ему не прийти ко мне самому? — спросил я.

— Нет, прийти должен ты. И прийти один. Потому что если ты не придёшь, мы убьём твою женщину.

От такого поворота я немного опешил. Тут гангстер решил уточнить, какая именно женщина имеется в виду, что оказалось вовсе не лишним. Он вытащил из кармана и показав мне фотографию. Там была запечатлена Ирина Гордиевская. Снимок был сделан здесь же, в сквере — сегодня, когда она выходила из моей машины. Не зря, значит, тот крутившийся поблизости бездомный мне не понравился.

То, что на фото была Ирина, проясняло дело. Если бы там оказалась некая неизвестная мне пассия майора, всё бы в край запуталось.

Бандит взглянул на фото, и губы его сложились в циничную ухмылку. Вот это было уже лишнее. Я почувствовал, как ноги сами поднимают меня с лавки. В груди заклокотала нарастающая ярость. Она лезла из меня наружу, и я сдерживал её, запихивал обратно чуть не руками.

Я уже видел, как подлетаю к этому несчастному, рву из его дрожащих рук пистолет, выбиваю рукоятью ему зубы, ломаю нос, отшвыриваю мычащее тело под лавку…

Он, судя по всему, тоже каким-то образом тоже ухитрился всё это увидеть. Поэтому проворно поднялся и пошагал туда, откуда недавно появился. Прошагал он, правда, всего шага три-четыре — а потом перешёл на бег. И бежал он очень здорово. Он бежал так, что мои вчерашние вечерние эфиопы не постыдились бы принять его в свою скоростную компанию.

«Беги, беги», — подумал я.

И с этой мыслью в голове замер, подобно статуе.

Замер я не просто так. Я боялся спугнуть другую мелькнувшую в голове мысль. Она была очень перспективной.

Глава 20

В маленькой комнате шифровальщиков запищал сигнал: из Центра отправляли шифротелеграмму.

— Сиди, сиди, я приму. — Ирина Гордиевская отодвинула в сторону чашку с чаем и поднялась из-за стола.

Напарница пожала плечами: принимай, мол, если забыла, чья сейчас очередь. Ирина про очередь помнила. Но у неё имелись некоторые резоны забрать ленту из устройства самой, чтобы никто другой её не увидел.

Там было что-то длинное, о стиральных порошках, сообщение для хозяйственного отдела. Степень приоритетности низкая. Ирина зашуршала шифровальными таблицами, шариковая ручка забегала по бумаге. Скоро всё было готово. Лист сложился вчетверо и нырнул в конверт. «Исполняющему обязанности резидента, секретно, лично в руки», — вывела Ирина аккуратным почерком. Конверт заклеила и пристукнула печатью, так было положено.

— Это для него.

Она повернулась к напарнице, досадливо скривила губы.

— Приоритет высокий. Отнесёшь?

Коллега привычно вздохнула. Проворчала что-то недовольное, больше для вида. Отношения Ирины с супругом не были для неё тайной, такое шило в мешке не утаишь. Приняла конверт, пошла из комнаты. Каблуки застучали по коридору, по лестнице, снова по коридору на другом этаже.

Кулачок стукнул по нужной двери.

— Разрешите, Олег Антонович?

Олег Антонович разрешил, и конверт лёг на его широкий начальственный стол.

Как только напарница вышла, Ирина принялась расшифровывать настоящее сообщение. Больше, конечно, для того, чтобы отвлечься от волнения. Но и стиральный порошок — дело в посольском хозяйстве нужное, пусть степень приоритетности в переписке имеет не самую высокую.

А исполняющий обязанности резидента советской разведки в Дании Олег Гордиевский распечатал предназначенный для него конверт. С сообщением, как он был уверен, от кого-то из Центра.

Когда Гордиевский развернул лист, пульс загрохотал у него в висках, как барабаны оркестра Советской Армии, а глаза полезли из орбит.

На листе оказалось только одно короткое слово.

Слово то было: «Беги».

Ладони мои вспотели, но руль я держал крепко. Был конец рабочего дня, самый час пик в Копенгагене. На улицы вывалились табуны транспорта, вечерний сумрак рассеяли огни машин и свет витрин и фонарей. Все торопились разъехаться по домам. Здесь можно было пролететь два перекрёстка за секунды, а на третьем застрять надолго. Вести в таких условиях слежку дело мучительное.

Но моя сегодняшняя слежка больше походила на преследование, на лихую погоню. Я нёсся за белым ситроеном на своём фольксвагене и не особенно заботился о конспирации. Потому что упустить того, за кем я сейчас гнался, было немыслимо.

Когда Гордиевский пробирался по коридору к выходу, в приоткрытую дверь своего кабинета мне удалось мельком увидеть его лицо. Сомнений не было: он купился, поверил. И теперь летел через город, не заботясь о том, следят за ним или нет. Он, может, и вовсе не смотрел в зеркала заднего вида. А если и смотрел, то ничего там с перепугу не видел. Он пребывал в панике, в том самом состоянии аффекта.

Я надеялся, что он сорвётся с места, и его паническое бегство не застало меня врасплох. Но я до сих пор не вполне верил в происходящее. Отчего он так легко поверил в мою (нашу с Ириной) провокацию — и рванул? Видимо, уверения Калугина о том, что сверху его прикроют, сработали не вполне. План, где все грехи сваливались на Кисляка, не показался Гордиевскому надёжным.

Ну а ещё: Гордиевский был трусом. И когда опасность, пусть и мнимая, явила себя в полный рост, он понёсся прочь, как перепуганный заяц.

В первый раз я потерял его на перекрёстке у площади Святой Анны, что недалеко от королевского дворца. Здесь всегда полно людей и машин, а уж в это время… Застрял на светофоре, а он проскочил и рванул вперёд. Продираясь в потоке, я нырял из ряда в ряд и молил бога, чтобы ситроен мелькнул