Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

– Да не могу я сидеть! – воскликнул он, и Пьера прыснула было, но тут же умолкла, точно погас последний солнечный лучик. – Как странно видеть здесь – тебя! – сказал Итале, заложив руки за спину и с отвращением оглядывая мрачную комнату.

– Я знаю.

Четыре стены, четыре стула, две двери… Он с трудом заставил себя снова посмотреть на нее.

– Ты давно в Айзнаре? – спросила Пьера.

– Дней десять. Мне, конечно, следовало бы раньше прийти… но у меня было назначено столько встреч, время так и летело. Ты уж прости, что я нарушил ваш здешний распорядок.

– Ну что ты! Иначе я бы и вообще тебя не увидела.

– Тебе здесь нравится?

– Да, здесь очень мило.

– А домой ты когда поедешь?

– Я окончу школу в июне и сразу перееду к Белейнинам, поживу пока у них, – сказала она как-то неуверенно, словно хотела добавить что-то еще, но колебалась. Держалась она, впрочем, очень спокойно; простое серое платье и белый фартук очень ей шли. – Ты никому не скажешь, Итале? И в письме не напишешь? Пожалуйста, не надо! Потому что я еще не получила ответа от папы, а письмо, в котором я все ему рассказала, отправила только что… Знаешь, я ведь тоже, наверное, не поеду домой, я собираюсь жить здесь, в Айзнаре. Я обручена, Итале, и выхожу замуж. На Рождество. Или следующей весной, после Пасхи.

– Понятно… Что ж, я очень за тебя рад, – смущенно пробормотал Итале. – И за кого же ты?..

– За Дживана Косте. Он адвокат. Ты знаком с Белейнинами? Они так добры ко мне! Я очень их люблю… А Дживан – их друг. Свадьба будет очень тихой и скромной, ведь он вдовец и у него есть маленький сын.

Итале никогда не слышал, чтобы Пьера говорила таким странным, высоким голосом и в то же время так важно, точно настоящая юная дама.

– Я очень люблю маленького Баттисте! – прибавила она.

Ну что ж, все это просто прекрасно! Все здесь, оказывается, очень добры и влюблены друг в друга! Только с какой стати ему-то она все это говорит? Да нет, пусть продолжает, пусть выходит за своего чертова вдовца, не все ли равно…

– Я полагаю, на этом все и кончится, – вдруг сказал он.

– Что кончится, Итале?

Он только рукой махнул:

– Да наша с тобой дружба! Та часть нашей жизни, когда все мы друг друга понимали.

– Совсем не обязательно! – возразила она тем же высоким, «дамским» голосом. – И когда ты будешь приезжать в Айзнар, то мы, я надеюсь, будем с тобой видеться. А летом, возможно, будем встречаться еще и в Малафрене…

– Вряд ли. Мы покинули Малафрену, – сказал Итале. – Хотя мне понадобилось немало времени, чтобы это усвоить. Жизнь – это не замкнутое пространство, а вечная дорога; и если что-то оставишь позади, там оно и останется и отныне будет для тебя как бы потеряно. Повернуть назад ты никогда не сможешь. Вот так. А потому мы с тобой, скорее всего, больше не увидимся.

– Может быть, – кивнула она, соглашаясь.

Последовало длительное молчание.

– Ты счастлив в своем Красное? – спросила вдруг Пьера.

– Счастлив? Нет, по-моему, не особенно. Но я делаю то, зачем туда приехал.

– Я иногда читаю твой журнал.

– Неужели вам здесь разрешают читать столь сомнительное издание? – Итале с мрачной усмешкой окинул взглядом стены и двери.

– Не здесь, конечно. Знаешь, твои статьи стали очень интересными.

– Не знаю уж, чем тебя так заинтересовала жизнь краснойских ткачей, ютящихся в трущобах, но все равно спасибо. – В ее голосе он слышал искреннюю поддержку, в своем – сплошное лицемерие. Так что продолжать этот разговор было ему уже не под силу. – Я должен идти, Пьера, – сказал он бесцветным тоном, и она повернулась к нему. – До свидания.

И она, взяв его руку обеими руками, прошептала:

– До свидания, Итале!

Вот и все. Выйдя на площадь, он остановился у двухъярусного Круглого фонтана – сплошного переплетения серебряных струй – и машинально посмотрел на часы; они, как всегда, показывали половину третьего. Итале вспомнил, что колокол на кафедральном соборе только что прозвонил: должно быть, уже шесть. По всей видимости, он безнадежно опоздал на встречу с двумя весьма полезными и богатыми людьми, которые, кажется, готовы были поддержать журнал материально. Он поспешил в кафе, где была назначена встреча. «Жизнь – это дорога, – услышал он в ушах свой собственный голос, и слова эти прозвучали бессмысленно и лживо. – Жизнь – это не замкнутое пространство, а дорога…» Ну да, совершенно точно: это дорога, ведущая в никуда, все дальше и дальше, без цели, без смысла… И невозможно повернуть назад или хотя бы остановиться; у этой дороги нет конца; и лучше всего идти по ней одному, никому не предъявляя никаких требований, ни перед кем не ставя никаких задач. И пусть мертвые хоронят своих мертвецов!

Двое мужчин, с которыми он все же успел встретиться в кафе, были довольно молоды; один только что окончил семинарию, второй пытался баллотироваться, но пока неудачно, в депутаты ассамблеи, заседание которой должно было состояться в сентябре этого года в Красное. Они были в восторге оттого, что Итале так хорошо знаком с их собственными проблемами и надеждами. Заметив это, он почему-то почувствовал к ним неприязнь и отвечал на их многочисленные вопросы все более сухо, а порой даже грубовато, но разочаровать их оказался не в силах. Распрощавшись с ними, Итале поспешил в гостиницу, куда перебрался после отъезда Палюдескаров. Он заказал себе отбивную, попросил принести обед ему в номер, уселся за стол и принялся просматривать местные издания и собственные записи, скопившиеся за последние несколько дней. Две недели пребывания в Айзнаре, похоже, оказались весьма полезными. Он нашел деньги для обоих журналов, собрал кое-какие материалы, и среди них были даже талантливые, отыскал богатых меценатов и немало поклонников своих изданий среди представителей среднего класса, следовавшего либеральной традиции, установленной в прошлом веке. Все это обнадеживало, но Итале был по-прежнему мрачен. Он привел в порядок документы, съел давно остывший обед и снова сел за работу. Ничего не поделаешь, вперед придется идти одному; бессмысленно искать себе спутника где-то в оставленном позади прошлом. Считай, что счастье еще возможно, делай свою работу как следует и не жалуйся. Только так. И живи один; чтобы быть свободным, необходимо жить в одиночестве.

У него разболелась голова, и он, желая унять боль, часов в одиннадцать вышел немного прогуляться. Улица Фонтармана была исчеркана черными черточками и пятнами теней от ветвей деревьев, просвеченных теплым светом, падавшим из окон домов; дул легкий ветерок, и вечерняя темнота казалась живой из-за