Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей

возможно, имя, только не цыганское. А Наказанием ни одна мамка ребёнка не назовёт. То есть, все своих детей так называют, но только в шутку. И оно тоже не цыганское. Что тогда с колокольчиком?.. Ты его что, уронила, Душенька?

Она так никогда не сделает. Но и названивать бесцеремонно не должна. Что там ещё было? Что-то про карму.

Карма… Кармалия! Точно. Это имя тётеньки. И надпись была на огне: “Кармалия и её традиции”. Или не на огне, а на афише? Конечно, на афише. Вот я дубинушка. А шестой молодец какой, подсказал своими страданиями. Что он, кстати, делает? Говорит о злом роке. Надо бы послушать беднягу».

А братец, закончив свои страдания без моего аккомпанемента, в сердцах зашвырнул учебник куда подальше. Я попытался его успокоить, но вместо этого подзадорил:

— Спокойнее, Санька. Тебе по этим книжкам ещё целый год учиться. И кто знает, если понравится, то и два года.

Еле выговорил я, давясь от хохота, и мы вместе посмеялись над неприятностями, которые ожидали нас в будущем. А я ещё смеялся с чувством благодарности шестому Александру, своей душе, братьям-мирам, их мамке, и всем-всем без исключения.

Глава 21. Работа над ошибками - 3

«Уже знаю две тайны. Имя родного мира и имя матери всех миров, — снова и снова втолковывал я себе то, что ни объяснить, ни осознать невозможно, а сам шагал к шестому подвалу. — И что с этими знаниями делать?.. Допустим, имя своего мира я уже употребил, и он просьбу выполнил. А мамкиным именем так трепаться нельзя. Услышит мир, что запросто его родительницу поминаю, не только уши обтреплет.

Всё равно что-то зудит в голове. Что-то ещё знаю, но вспомнить не могу. Нужно в следующем мороке всё внимательно запоминать. Что она мне на ушко шептала, пока летел кверху тормашками? Ладно, вопросы нужные себе задал, пусть повисят рядом с колокольчиком, а когда ответ мелькнёт, он тут же звякнет».

Когда прошёл Америку и взялся за ручку бабушкиной калитки, в голове что-то щёлкнуло, отчего сразу же подумал о том, что куда теперь отправляться я не знал. Тотчас пожалел, что не спросил у шестого Александра, помнит ли он, кто из братьев тоже был третьеклассником.

Когда вошёл во двор и помахал рукой бабе Нюре, а она в ответ своей тяпкой, подошёл к дверям сарая и остановился, чтобы поблагодарить мир. Встал так, чтобы никто не увидел и произнёс вполголоса:

— Мирушка шестой, спасибо, что помог с Александром. Спасибо, что сокрыл его.

После этого по-хозяйски распахнул дверь в сарай с римской шестёркой на некрашеных досках.

«Помнишь, как орал свою истерику? Помнишь», — опять уплыл в рассуждения, ставшие привычными.

До того увлёкся разговором с самим собою, что и не заметил, как оказался в подвале. Если бы не душа с её колокольчиком, точно бы и вылез, незнамо куда.

— Стой, — скомандовал себе. — Залез в печь, а груздем не назвался?

Остановился у лесенки из подвала и уже взялся за неё руками, а потом замер и задумался, что же предпринять. «Вернуться во двор и у мира спросить, куда дальше ехать? А ещё: Я головастик! Я головастик! Икринка я лягушачья, если не жабья».

— Кому здесь жабы не нравятся-а-а?! — громыхнуло вокруг меня оглушительным женским голосом.

Так громыхнуло, что мигом присел от страха и сжался в комочек. Показалось, что вовсе не в подвале, а в сказочном лесу, из которого со всех сторон прилетает эхо, а сам лес растёт в огромном-преогромном зале, потому как, уж больно раскатистым был голос, больно объёмным.

«В подвале таких голосов быть не может. Даже если они знакомые, — рассудил я. — Нет-нет, голос точно знакомый. И говорил не серьёзно, а еле сдерживаясь от смеха. Что ему ответить?»

— Тётенька Жаба, простите. Не знал, что тут живёте-поживаете, и обидеть не хотел, — жалобно попросил я прощения, представляя какого размера тётенька, если у неё такой голосище.

— Ува-ажи-ыл! — рассмеялся голос в ответ, и только я вздохнул с облегчением, как меня снова огорошили: — Ты что, правда, подумал, что я жаба? Ну, Головастик, ты и фантазёр.

— А кто вы? И почему разговариваете таким голосом, что подумал опять в сказку попал?

— Значит, помнишь, что бывал в моей сказке? — спросила громогласная тётенька.

— Не знаю. Но уже видел одну женщину в костре. И летал вверх тормашками, как… — запнулся я, не сумев подобрать нужного слова.

— Вспомни, в чём была одета? — продолжила насмешки тётенька жаба.

Хотел обидеться на неё, но над головой снова звякнуло. Сразу в памяти всплыло лукошко, валенки, а за ними юбочка. А сверху этого безобразия ещё и платочек плавно опустился, как парашют, и повязался на шее. Широченный, шерстяной, колючий зараза, но тёплый.

— Шутить я и сам умею, но только над сверстниками или родными. Ещё над дедом Пашей. А я сейчас в морок провалился? — вспомнил я о звоночке и решил выяснить, о чём нужно подумать или спросить.

— Называй, как хочешь, но здесь только я тебя слышу, а не дети мои или другие люди. И в прошлый раз, когда ты имя сыночка назвал, я тебе внимала, и я твою просьбу выполнила.

«Батюшки свят, — обомлел я и задрожал. — Со мною мировая мамка разговаривает».

— Правильно мыслишь. Всё я сделала. И пока у детей моих головы от другого кружатся, я за них ответ держу. Да не бойся меня, Головастик. Я женщина не злая, хотя… Имя моё стало у людей недобрым, но и за это на них не сержусь. А посмеяться и сама люблю. Ха-ха-ха-а!

— Значит, если понадобится, я вас в подвале всегда найду?

— Не надейся, что всё время разговаривать буду, или холодом космоса дышать, или жаром своего сердца. И с глупостями лучше не приставай. Без тебя хлопот не оберёшься. Вот когда будешь веселиться да куражиться, и я где-нибудь рядом буду, обещаю. Теперь ступай в мир Даланий, третий по-вашему, по-людски.

— А сейчас я у кого был? — быстро спросил я.

— Как есть, Головастик, — рассмеялась в ответ Кармалия. — У Реводия был. У шестого по-вашему.

Я пулей вылетел из подвала, мысленно благодаря Кармалию, называя её