Сага о Головастике. Начало - Александр Нерей

наматывается борода. Леска запутывается клубком так, что распутать её может только отец. А после каждого заброса его не позовёшь, особенно в августе, когда жор, и он занят охотой на сазана.

Вот и приходится сидеть у машины и караулить её. А главная моя задача – не свалиться с обрыва в быструю реку. Правда, отец всегда останавливается неподалёку от спусков к воде, которые служат водопоями баранам, коровам, гусям. Заодно и нам можно посидеть у воды, помыть руки, рыбу для ухи разделать.

Да что там. Мне тоже нравится канал, только сейчас совершенно некогда из-за посреднических проблем. Вот и сижу насупленный на заднем сиденье под принуждением. Глазею с недовольной рожей, на куриную попу похожей, на мир свой любезный, которому стал полезным. На Скефия ненаглядного.

Вон какую он тучу смешную на небе смастерил. Как борода. Вот брызнет из той мирной бородки, и раскиснут дороги в Каменнобродке. Они там из глины сделаны, а как она на колёса наматывается, я уже не один раз видел.

Но делать нечего. Меня почти силком закинули на заднее сиденье, заполировали сумками с провизией, и строго попросили не капризничать, а если буду себя хорошо вести, по дороге в награду обязательно сорвут шляпку подсолнуха.

…Спасибо. Это я тебе, Скефий. Не помог отделаться от рыбалки из-под палки. Так что рыбка с тебя.

Ты это… Ты чего удумал? Зачем тучу изнутри осветил? Молнией шарахнул, что ли? Скефий, друг, я пошутил. Не нужно над рыбкой издеваться. На берег же в меня ею кидаться не будешь? Я только около машины посижу, посторожу. В крайнем случае рядом с водопоем. И спиннинг закидывать буду только так, для вида. Чтобы катушка не крутилась, самое главное.

А рыбки папка наловит. На канале его стихия. Он там всё знает. И то, что на перекате усач клюёт, а в ямах сазан. И что там голавли огромные ловятся, судаки, подлещики, пескари, прочая рыба.

И канал тот вовсе не канал, а вода Кубань-реки, которая пришла туда потому, что ей велели большевики. Это я прочитал на плотине, когда мы в Домбай ездили: “Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики”.

Только большевики оказались до воды очень жадные, всю её из речки вычерпали и отправили в ставропольские степи. А пустое русло Кубани уже ниже по течению наполняют другие речки и речушки. Малый и Большой Зеленчуки, Бечуг, Овечка, Уруп…

В Армавире Кубань уже похожа сама на себя, только рыбы в ней не половишь. Течение, мелководья, перекаты, другие неудобства. А вот, после того, как вода сходила, куда посылали, её сбрасывают потом в настоящую речушку под названием Егорлык. Теперь эта вода-водица так разъела глинистое дно Егорлыка, что речка ушла глубоко в землю. Поэтому берега стали обрывистыми, как в американском каньоне. Но название “канал” прижилось. Особенно среди рыбаков, приезжающих за кубанской рыбкой.

…Здравствуй, Змеиная гора. Спасибо за доброту, за ласку. За зайчиху и за тушканчиков. Ещё спасибо, что змей придержала, пока Скефий меня в космос не запустил и с тебя вниз не опустил.

…Ещё немного и будем в станице Каменнобродская, а там, куда развесёлый ухарь-купец… Нет, не купец. Ухарь-отец. Так сойдёт. Куда развесёлый ухарь-отец захочет, туда на Москвиче и проскочит.

Складно, конечно, но с семечками меня надули. Ведь были поля подсолнечника перед Горькой балкой. Были. Я тогда что, молнии в тучке запускал? И ладно. Потерпим канал пару дней и до дома. А там папка на работу и будет руки широко разводить, рассказывая о размерах усачей и голавлей. А я буду залечивать души, раненые в уши и задницы.

Теперь я не пессимист. Теперь мне нельзя им быть. Но внутри, конечно, так и остался песси-мистером. И когда в начале июля собирал десятерых семилеток, чтобы объяснить, как себя вести со второгодниками, понял, что чужая задница мало чешется. В глазах у бойцов тогда ничего, кроме злорадства, не прочитал. Может, не верил в свою команду, поэтому невнимательно читал? Скорее всего так и было.

…Здравствуй, Каменнобродка. И совсем ты не у… А как там Скефия бородка? Это я про тучку. Без обид. Пусть этим рыбакам, папке и дядь Вите, за шиворот чуть-чуть, но брызнет. Правда, им хоть камни с неба, лишь бы никто рыбалке не мешал. Увлечённые люди в этом смысле. И работают на заводе в одном цеху. И знакомы с малолетства: я на фотках видел их мелкими артистами-футболистами.

…Здравствуй, канал. Как ты без меня, не скучал? А я-то, как люблю тебя ненаглядного. Ничего не поделаешь, потерпи пару дней, не больше. Договорились? Договорились.

Это место мне знакомо, я на этом речном повороте не одну рыбалку загорал. Я в этом смысле заядлый автосторож. Матёрый, как…»

— Всё-всё, выгружаюсь, не кричите. Сазанов распугаете.

«Вот приставучие. Скорей бы разошлись по кручам да закинули свои спиннинги. Они, когда с удочками в руках, такие смирные, такие тихие. Не налюбуешься на них».

— Нет-нет. Всё, что нужно, уже вытащил. И мне ничего привязывать не надо. Я, просто, поваляюсь на бережку.

* * *

— Мама, расскажи сказку.

— Какую, сыночек?

— Про змею волшебную и мудрую, которая решила жизнь на земле прожить.

— Ну, слушай, родной.

Народилась в далёком-предалёком месте волшебная змея. Из чудо-яйца народилась, как все её родственники нарождаются. Но была она не совсем змеей, а змеиным духом. Только вот, никак не отваживалась спуститься на землю, чтобы стать простой змейкой, как до неё сделали братья и сёстры.

Видела она с неба, что прожили они свои земные жизни очень быстро, и все, как один, погибли безвременно. Кто от палящего солнца сгинул, а кто от лютого холода. А кого хищные птицы склевали безжалостно. Вот и не хотелось ей повторять таких страданий, но, всё равно, надлежало змее пройти земной путь, который был ей предначертан.

В пути том она должна была совершить чудо, и вернуть всё на круги своя, а самой потом жить вечно. А сделать предстояло всё так, как в древней легенде было предсказано.

Надлежало ей в смертном обличье так в землю зарыться, чтобы на поверхности остался один только хвост, а голова бы снова вышла наверх и попала прямо на кончик хвоста, чтобы получилось у змеи за него ухватиться и замкнуть себя в вечном круге бытия. Только тогда бы смогла она не бояться никого и ничего. Только тогда бы годы не