Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

всё расчёсывала волосы – и мимоходом тонкими пальцами сломала гребень. Деревянный, не стальной. И опять это всё как будто повторяло первую встречу, ту первую встречу с отцом, когда Гюрза ещё не знал, кто он такой.

– Кто, – спросила Алиса тогда в обед, когда они все уже пришли в столовую, но ещё не садились, а стояли за столами и ждали позволения опуститься на скамьи, – кто уничтожил мою Лилечку?

Только Алиса могла ползучую, кусачую, наглую тварь обозвать Лилечкой. И любопытную тварь к тому же – о, как она любила заглядывать через плечо, смотреть, что ты там пишешь. И даже если никому потом не говорила – а как она могла бы говорить, она цветок, – всё равно, как же мерзко было, когда влажные, всегда чуть липкие лепестки касались уха или щеки, или даже лба.

– Дорогая, – сказал её муж мягко, – это несчастный случай. Не при всех. Мальчики, сядьте.

И они, конечно, сели – только рубашки колыхнулись. Отец и в лучшие свои времена – то есть сразу после того, как забрал Гюрзу к себе, когда никто не знал ещё, что они так нарушили игру, и последствия не проявлялись, – так вот, отец и в лучшие свои времена, когда был полноправным властелином, а не оступившимся, не мог добиться такой тишины.

«Не при всех» значило «вызовет потом по одному». А Алиса настаивала:

– Нет, я хочу узнать сейчас! Что это за дом, где цветочки мои не в безопасности?

Когда король всех вызывал по одному, он искал правды дольше и серьёзнее. При всех, при гостях, он не стал бы очень уж… А Алиса просила и просила, чтобы виновника нашли вот здесь, сейчас, ещё до того, как лапша остынет. Велела:

– Встаньте.

И они, конечно, встали.

Кормили вкусно. Гюрза очень хотел бы помнить что-нибудь серое и клейкое, пресное, склизкое, но нет, лапша у светлых пахла курицей и даже содержала в себе её куски, сочные, без жиринки, и мелко нарезанный зелёный лук, и половинку яйца. Лапша дымилась на столе, а Алиса всё так же требовала наказать виновного при всех. За королевским столом сидели гости, и этот, из оранжереи, тоже был, и даже мимолётно поискал Гюрзу глазами, но, уж конечно, не стал бы признаваться. Если он гость, ему от короля что-нибудь надо. Если ему что-нибудь надо, он ни за что не будет портить отношения.

– Ну? – сказала Алиса. – Признаетесь сами?

О, Гюрза знал, на кого они все думают. Как-то так получалось, что он чихал в неподходящие моменты, путал слова и однажды разбил окно в доме учения. Он старался держаться. Если бы он не старался…

За обедом мысли не читали – захлебнулись бы, – и можно было злиться без помех. Он думал, глядя на яйцо в лапше, на желток, уже смоченный бульоном: «Ненавижу».

– Признались раз, – сказала Алиса, – признались два…

– Ой, – сказал гость из оранжереи, – а что, такой важный цветок? Я придушил случайно.

– Придушили? Вы?

– Я могу вырастить какой-нибудь другой.

Вот так всё просто?

Но ведь Алиса же не просто не давала есть. Не просто подняла тогда всех на ноги. Каштан этого мог не замечать, у него не было ни сил, ни опыта, но у Гюрзы-то были! То есть Алиса тогда пыталась их всех защитить, как могла, верно? Всё время выбирала меньшее из зол. Пусть лучше их прилюдно пристыдят, чем потом Людвиг душу вынет наедине. При всех бы не стал всерьёз отчитывать, он вообще не любил публичности в последние годы. И Алиса того и добивалась! Чтобы их отругали за обедом – и всё завершилось бы. А ведь сколько раз она так сглаживала углы…

– Это ж надо додуматься ему открыть, – сказала Алиса в настоящем, и, наверное, не будь она настолько королевой или не будь здесь Гюрзы, она бы сейчас мерила шагами комнату. – Что, если замок сразу не впустил, значит, мой муж вообще не в себе, да?

– Это ты мне скажи, королева, – сказал Ференц, – откуда мне-то знать, насколько в себе твой муж.

Ты с ним на днях подрался, вообще-то, и сказал, когда в спешке слал нас с Кариной на ту сторону, что впервые за все ваши с ним битвы он действительно вознамерился тебя убить. Что ты не можешь рисковать ни ей, ни мной, что этим вечером всё вдруг сделалось уж слишком настоящим, а мы на настоящее не подписывались. Кто в наше время враждует от всей души?! Наверное, можно было догадаться, что он не в себе, если никто в игру всерьёз не играет, а он начал. Наверное, можно было и увидеть, что что-то с ним не так. Наверное, можно было и сказать своей любимой, обожаемой Алисе, чтоб передала дочери, что папа её – зло.

– Я не знаю, – сказала Алиса, – ну записку он написал же?

Записка была будничная до отвратности, как отец оставлял, когда только-только перетащил Гюрзу к себе и тот ещё не мог один, всего пугался, ждал, что придут забрать назад. Отец писал: «Не скучай, учи комнаты», «Морковка дрянь, не пробуй», «В саду под третьим от беседки клёном что-то интересное».

А этот, отец Саши, написал вот что: «Любишь Сашу – приходи». И рожа на весь лист – глаза и рот, а изо рта раздвоенный язык.

Глава 2

Карина знала всё и так. С ней было просто – она что-то себе домыслила, что-то сличила и сообщила как обычно безмятежно:

– Ну, если б мой отец бабу привёл, я б тоже психовала.

Кого другого он за это придушил бы, но ведь она не издевалась, вот что было удивительно. Просто уселась рядом с ним на ужине – а он, конечно же, сидел с отцом, только теперь по левую руку, потому что по правую села Алиса. Подумать только, и отец их ещё друг другу представлял, как будто бы забыл, что уж Гюрза-то точно должен её помнить. Хотя, с другой стороны, может, и правда забыл, ему-то что за разница. Гюрза не ведал до сих пор, сколько из его детства отец понял, сколько не хотел понять, а сколько предпочёл забыть. Это была тема запретная, почти как мама.

– Ну? – сказала Карина, вилкой пытаясь размять брокколи в пюре. – Блин, что это вообще такое, я схватила-то для смеха…

– Не ругайся.

– А что?

– Это капуста.

– Это?..

Лицо у неё сделалось как у кошки, которой под нос сунули лимон. Отец говорил: это лучший дар, когда умеешь жить здесь и сейчас, и вот Карина этим даром точно