Ученица Злодея - Ханна Николь Мерер

его, и это убивало её саму. Она с головой погрузилась в разработку плана по спасению, лишь бы пережить всё это, и ни на что больше не тратила время. Она убедилась, что всё до последней мелочи выполнено в точности.

Но Тристан вернулся, всё получилось, и теперь пришла пора встретиться с реальностью.

Эви шла по слабо освещённому коридору, который начинался за дверью в подвал, а страх рвал её сердце пополам. Здесь было грязно, темно и холодно – самое подходящее для её отца место, – но всё равно приходилось сражаться с чувством жалости. Любовь усыхала и исчезала по-разному, иногда медленно, иногда быстро, но теперь Эви понимала, что самый болезненный и жестокий вариант – когда от любви отказываются.

У неё было слишком много любви, и она с готовностью дарила её людям, которые того не заслуживали.

Сглотнув, Эви подошла к клетке, где его держали отдельно от других Славных гвардейцев, попавших к ним в плен. Караул Бесславных закончил смену, а следующую группу босс задержал, чтобы дать ей время.

Миновав единственный факел на стене, Эви увидела силуэт человека, который сидел на полу камеры, подтянув колени к груди. Тени прятали её, так что пленник заметил Эви, только когда она запнулась о кусок цемента и врезалась в стол с металлическим подносом на нём. Остатки последней трапезы.

Гриффин вскинул голову, но не пошевелился, пока не разглядел, что перед ним не очередной Бесславный. Эви впилась ногтями в ладони и торопливо убрала руки за спину, чтобы не показывать, насколько ей не по себе, и не давать отцу преимущества.

– Привет, папа. – Голос звучал сильнее, чем она чувствовала себя. Эви высоко держала голову, чтобы он видел – она даже не опускает на него взгляд.

Он подошёл к факелу, и тот первым делом осветил его лицо. Зрелище, которое раньше успокаивало, теперь принесло лишь жгучую боль. У Гриффина были такие глубокие носогубные складки, что по лицу можно было решить, будто он всю жизнь только и делает, что смеётся. Никто и не догадался бы, что весёлый нрав лишь отвлекал внимание от жестокости.

Он казался удивлённым, но поразительно здоровым. Цвет лица был лучше, чем за последние несколько лет, когда он всеми правдами и неправдами убеждал Эви, что подхватил Неведомую болезнь, дабы скрыть свою работу на короля.

Он выглядел неискренне, лживо. Эви задумалась, а что видел он, глядя на неё, ведь она тоже изменилась: распущенные волосы убраны за уши, свободные штаны заправлены в сапоги, мамина помада на щеках и губах.

Если он и заметил изменения, то не подал виду.

– Надо же, дочурка наконец-то снизошла до визита.

Больно. Словно ножом по внутренностям. И не потому, что она наконец-то встретилась с Гриффином лицом к лицу, не потому, что он причинил ей так много вреда, а потому, что он будто вовсе не раскаивался. Хуже того, он был доволен собой.

Эви не смогла бы притвориться. Гнев отразился на её лице. В крови плавал лёд, отрывая от сердца по кусочку, пока не осталось ничего. Высоко подняв голову, со спокойно бьющимся в груди сердцем, она сделала шаг вперёд и ответила:

– Ты и этого не заслуживаешь.

Отец фыркнул и покачал головой:

– Но ты явилась. Я думал, оставишь меня гнить здесь.

Губы Эви были плотно сжаты.

– Мы оба прекрасно знаем, что ты сгнил задолго до того, как оказаться здесь.

Он закатил зелёные глаза, разозлив Эви, и лёд обратился кипящей яростью.

– Да ладно тебе, Эванджелина. Что за мелодрама? Я искренне надеялся, что, найдя работу, ты наконец-то начнёшь взрослеть, но даже теперь ты ведёшь себя крайне незрело.

«Не стоит, – предупредила Эви саму себя. – Ему только этого и надо». В его положении никому бы не хотелось слушать доводы разума, одни лишь эмоции. Он жаждал задеть её. Но он не управлял ею. Не мог. Больше не мог.

– У меня есть вопросы, и я получу ответы, – сказала Эви. – Но я милосердно предлагаю тебе варианты. – Она подошла ближе к решётке, одну руку опустила, другую оставила за спиной. – Можешь рассказать мне немедленно…

Второй рукой она резко схватила Гриффина за грязную рубашку и подтянула к себе так, что остриё кинжала впилось ему в горло. У него дёрнулся кадык, почуяв прикосновение металла.

Было так приятно, что сила пьянила её.

– Или можешь посетить наши чудесные пыточные. Разумеется, всё включено. Наши удобства весьма знамениты.

Гриффин усмехнулся, но в глазах мелькнул страх. Она его достала. Один-ноль в её пользу.

– Что ты хочешь узнать?

Эви надавила на кинжал, пытаясь не радоваться, когда капля крови скользнула по шее.

– У мамы перед тем, как она пропала, была картина с двумя девочками. Одна, очевидно, она сама. Кто другая? Где это было нарисовано?

Гриффина охватило изумление, он дёрнулся.

– Откуда ты…

– Говори! – велела Эви, кинжал гудел в руке, шрам на плече откликался покалыванием.

Отец прищурился.

– У твоей матери было не так уж много друзей. Не помню никакой картины.

Эви снова надавила на кинжал.

– Не сомневаюсь, что не так-то просто завести друзей, когда в мужьях у тебя такой слизняк.

– Яблочко от яблоньки, да? – усмехнулся Гриффин Сэйдж, не сводя взгляда с кинжала у своего горла. – Как бы я ни старался, ты выросла в точную её копию.

Это обвинение оказалось столь созвучно глубинным страхам самой Эви – что она тоже сломается, что тоже разрушит жизни близких. И прозвучало оно из уст человека, который навредил ей сильнее всего, который навечно оставил на её душе шрамы… Эви сделала ровно то, в чём её только что упрекнул отец.

Она сорвалась.

Кинжал запел в её руке, и она воткнула его Гриффину в ногу.

– Дьявольское отродье! – закричал он, хватаясь за кровоточащую рану.

Эви выдернула кинжал. Её разрывало между сочувствием и удовольствием от того, что человек, который причинил ей столько боли, теперь тоже страдал. Гриффин упал на пол, двумя руками зажимая рану, чтобы остановить кровь.

Эви достала из кармана ключи от камеры, открыла дверь и вошла внутрь. Отец попытался отползти от неё. Она много лет заботилась о его здоровье, ухаживала за ним, как могут только дети; от этого чувства нельзя было избавиться так просто, но бесконечная ярость и грызущая обида тоже не уходили.

– Ну куда же ты? Останься, пожалуйста.

Эви наступила каблуком ему на ладонь и с тихим наслаждением послушала вопль, который он исторгнул. Этот звук напомнил ей, как кричали животные, которых он убивал на бойне в её детстве. Она вспомнила, каким отец был тогда.