Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

Румыны и местные полицейские всё время были при них, и те четверо, что привели их из Лунги. Здесь же крутился и Грекул, и другие примари. Они то удалялись куда-то, то опять возвращались, исполняя визгливые приказания Вани Витеза. Это раньше его — дармоеда и пьяницу — в шутку звали в городе итальянцем — за чернявые волосы, неряшливый вид, тягу к вину и ничегонеделанию. Нынче Витез именовался не иначе, как господин шеф полиции.

Еще приходили немцы, стояли прямо у кромки в своих, картонных будто, сапогах, глядели, как роют, курили, выговаривали что-то взопревшему от постоянной беготни инженеру Полякову и домнулу шефу полиции, а те тут же следом выговаривали жандармам и примарям-полицейским. Вид немцы имели нахальный и властный, и каждый, на воротнике имел нашивки в виде пары ломанных молний.

Копало много народу, из окрестных сёл — из Лунги, из Магалы, из Дойбан. Рыли быстро, но траншей для картошки требовалось много, поэтому работа затянулась до вечера. Разговаривать не разрешалось, но один смельчак, парень с Большого Фонтана, всё удивлялся полушепотом, что, мол, много, видать, картошки, и новая власть ожидает хорошего урожая.

А потом, когда, наконец, вырыли, полицейские приказали стелить на дно ямы припасённую тут же солому. К траншеям пришли еще четверо, по виду начальники. Дядя Мирон признал из них только одного, того, что был в штатском. Это был слесарь Деменчук.

Вернее, Саша Деменчук когда-то был слесарем, которого все в мастерских уважали за спокойный характер и хозяйственный подход к делу. Теперь это был бургомистр города. Парень с Большого Фонтана, которого тоже звали Саша, прошептал за затылком дяди Мирона, что те два румына, затянутые в портупеи — начальник полиции Боженеску и главный жандарм Дмитреску, а того громилу в расстёгнутом серо-мышином кителе он в первый раз видит. Витез, словно чёртик из табакерки, подскочил к румынам и начал докладывать, и тут случилась заминка. Один из затянутых в портупеи стал орать на итальянца, да так, что у того подкосились коленки. Румын отчитывал его за то, что тот, тупица, не сообразил, что докладывать надо главному командиру, которым является военный комендант Дубоссар фельдфебель Келлер.

«Хватит…», — лениво одёрнул по-русски тот, что был в расстёгнутом, серо-мышином кителе, с двумя искривлёнными молниями на лацкане воротника, и отёр рукавом пот с темного лица. Тот, которого Саша с Большого Фонтана назвал громилой, вышел вперёд, к самому брустверу, бесцеремонно отодвинув при этом Витеза. Он оглядел ямы.

Начало смеркаться, и фигура его словно поблекла, очертившись черным бесформенным силуэтом. Без видимого усилия, громко, с угрозой и ленью в голосе, он сказал, что благодарит селян Транснистрии за работу и за деятельное участие в установлении на этой благодатной земле нового порядка, который станет вечным порядком под сенью тысячелетнего Рейха.

Еще он сказал, что одним из правил неукоснительного следования новому порядку является строгое соблюдение комендантского часа, поэтому селяне проведут ночь в городе, в специально подготовленном для этого помещении, где они смогут отдохнуть после успешно выполненной работы, а утром они смогут вернуться в свои сёла, но только после того, как получат разрешение. До получения этого разрешения они должны находиться в отведенном для них помещении. Несоблюдение этого правило будет караться расстрелом на месте.

Он сказал это всё без запинки, на чистом русском языке и тут же что-то громко, гортанно, выкрикнул по-немецки. Сразу несколько солдат с нашивками в виде ломанных молний подошли к дяде Мирону и другим. Витез визгливо крикнул построиться в колонну и их тут же спешно повели в открытые настежь створки дверей овощехранилища. Оно пахло яблоками, там их было много, навалом и в ящиках. Полицейские передали приказ господина шефа полиции, что яблоки можно кушать, и люди их ели, и хруст оглашал полутьму большого амбара, пока люди на ощупь, разбредаясь, толкаясь, шепча и жуя, нашаривали себе место, ложились и скованные усталостью, умолкали.

А утром, еще до зари, их всех разбудил шум… После этой фразы дядя Мирон вдруг захрипел и зашёлся в потоке булькавших дёрганных звуков. Лучина давно потухла, и Костик в темноте не сразу сообразил, что дядя Мирон плачет. Он рыдал, взахлёб, давясь в попытках сдержать накрывшие его половодьем приступы.

Крёстный снова и снова пытался сказать, и звуки всякий раз судорожно клокотали в гортани, как от мучительной пытки. Тётя Вера налила ему вина, но он больше пить не хотел. Он снова и снова пытался взять себя в руки, чтоб продолжить рассказ.

«Этот шум… — наконец прохрипел дядя Мирон. — Спросонья не поняли… Будто море прихлынуло к овощехранилищу, и сейчас всех затопит. К стене, смотревшей на двор табачной фабрики… Мы прильнули к щелям между досок, толкаясь, ища себе места. Еще до зари…

Пустота, очерченная по периметру стенами, полна синюшной, предутренней серости. Особенно густо её на примыкавшей к овощехранилищу стороне, в вырытых ямах. И шум, готовый нахлынуть в эту широкую, будто разинутую пустоту. Глас и гомон колышутся, плач переходит в стенания, надрывные крики давятся то и дело, как кляпом, ударом бича. Нет, это выстрел. После него шум усиливается. А двор по-прежнему пуст, разъятый бессветностью.

Прильнувшие к доскам оживились. В поле зрения появились жандармы. Винтовки у них болтались на ремнях, перекинутых через плечи. Двое несли стол, а третий — корзину, на животе, обхватив с двух сторон руками. Вдоль стороны, противоположной вырытым ямам, они прошли в самый угол двора и поставили стол под навесом. Водрузив корзину на стол, выставили из неё бутыль, стаканы, что-то в тарелках, накрытое полотенцами.

Появились еще солдаты и жандармы. Они торопливо прошли прямо к ямам, совсем неподалёку от стены, к которой припали дядя Мирон и другие. Еще не успели они распределиться вдоль траншей, как шум усилился.

Во дворе появилась колонна. Первым шёл немец, с автоматом наперевес. За ним люди. Они все были мужчины и раздетые. Совсем без одежды. Они шли молча, худые и голые, опустив плечи и головы, а за ними еще один немец, замыкавший колонну.

Они пересекли двор по диагонали. На подходе к дальней яме передний немец стал их расталкивать влево и вправо, каждый раз ударяя тыльной частью автомата. То же стал делать тот немец, что шёл сзади, подгоняя ударами в спины. Им помогали жандармы и солдаты с винтовками, расставив раздетых с внешней стороны бруствера.

Немец с автоматом что-то выкрикнул хлёстко и вытянул руки вперёд, показывая всем выстроенным, как надо сделать. Он будто собрался делать с ними утреннюю зарядку, и люди послушно за