Кана. В поисках монстра - Роман Романович Кожухаров

перевалочный пункт транзитных металлопутей — трясло крупной дрожью от цветной лихорадки. Всё, что плохо и немного получше лежало, стояло, торчало и в лучах полуденного светила хотя бы намёком дарило отблески алюминия, меди и бронзы, под покровом сиреневой мглы парадизовской нощи подвергалось нещадному демонтажу.

Со всех четырёх парадизовских кладбищ, словно выскобленные, в одночасье исчезли бюсты, ограды, цепи и прочие металлические атрибуты захоронений. С бульвара Гагарина бесследно уплыл барельеф броненосца «Потемкин», установленный в честь Царёва, героя-матроса, служившего на прославленном корабле, стрелявшем по прославленной лестнице, ставшей одноимённой после того, как по её ступенькам, звеня и подпрыгивая, скатилась коляска с младенцем в прославленном одноимённом фильме.

Спасайся, кто может!.. Выживший в вихре шумном революции и гражданской войны, матрос был выброшен грозою сушить бескозырку, ризы и клёш в гавани Парадизовска. Устроился на местный винно-коньячный завод, дабы среди дубовых бочек — похожих на борта шаланд, исполненных виноматериалами и коньячными спиртами, — в уютнейшей, долей ангелов пахнущей их тесноте предаваться воспоминаниям о том, как неистовому Вакуленчуку не понравилось, что борщ не достаточно красен, и тот возопил, и прочие подхватили: «Борщ никуда не годится!..», и командир броненосца, капитан 1-го ранга Голиков приказал вывести их, числом тридцать, на палубу и накрыть брезентом — этаким черноморским саваном, и открыть огонь, но неистовый Вакуленчук, как Солтыс — на амбразуру, кинулся на «трёхлинейки» и кровью его захлебнулись стволы, а матросы отправили рыбам на корм растерзанного каперанга, а кровь загустела на красном минном флаге, под которым корабль шёл от Одессы, объятой неистовством бойни и порохового дыма, до самой румынской Констанцы.

Не есть ли необъяснимое в том, что герои-потёмкинцы, пообщавшись с Лениным в Цюрихе и от румын, через Прут, возвратившись обратно, уже каторжанами содержались на одноименном транспорте «Прут», который курсировал в виду Ахтиарской бухты?

Им дал волю неистовый Шмидт. На глазах у толпы он бился в припадке падучей на набережной Севастополя, а после возглавил восстание на «Очакове», возгласив себя капитаном 1-го ранга, а после казни, которой руководил командир транспорта «Прут», возведён был Лениным в чин лейтенанта. На могилу Шмидта поставили памятник, взятый с могилы командира броненосца «Князь Потёмкин-Таврический», а сыном его, 35-м по счёту, представлялся Остап Ибрагимович Бендер Мария бей, одним из имён сопричастный твердыне Днестра. Бывший на самом деле сыном турецко-подданного, он так и не сумел повторить подвиг потёмкинцев и перейти через Днестр, и в итоге переквалифицировался в управдомы.

Силуэт броненосца, несколько лет швартовавшегося к пристани бульвара Гагарина, растворился в маковейных потёмках. Был ли Юрасик причастен к бесследному исчезновению? Куда направил свой бронзовый нос «Потемкин-Таврический»? Может быть, в тезоименитственный порт приписки, город Григориополь, откуда во время оно сиятельный князь Потёмкин управлял всей Новороссией?

Не затаился ли в этом, в зерне своём взаимоисключающем сиянье потёмок изначальный подвох, настолько же трансцендентный, как и мерцающие миражами потёмкинские деревни?

В Григориополе пенных следов «Летучего нистрянца» не отыскали, а следом, в Парадизовске, подверглись ампутации конечности изобретателя противогаза Зелинского и воина-интернационалиста, причём у бронзового афганца отняли правую руку и по предплечье, а бронзовому академику отпилили по локоть и левую — ту самую, в до блеска натёртые пальцы которой сердобольные парадизовцы — предварительно обменявшись крепким рукопожатием с прославленным земляком — вкладывали дымящегося бычка. Чтоб не нести до урны, тем более урны, уличённые в причастности к тому же цветмету, бесследно пропали с улиц …

Против лома нет приёма. Так думал и Шмалевой, с ножовкой и ломом проведя одну из ночей под кормой ресторана. Малолетки стояли на шухере, а Юрасик пилил и кромсал, тужась сковырнуть и поддеть, отделить винт от кормы в кабак превращённого судна. Всё было тщетно.

Ракета ревела белухой, словно чучело сохранило способность чувствовать, пусть и фантомную, боль. Нутро содрогалось то хриплым сипением Шуфика, то надрывами Любы Успенской. С каждым следующим часом, рогом упёршись в незыблемый винт, тем не менее, Юрасик, со свойственной юности страстью, утверждал себя в мысли, что сплав, из которого был сотворён этот винт, являлся чем-то доселе невиданным. Титан? Палладий с иридием? Или томпак — медь с примесью цинка — сплав для медалей? Или это вечная сталь с добавлением платины, вроде тех драгоценных ведущих валов швейных «Зингеров», и чтоб обязательно буква Z в начале слова?

Одним словом — Клондайк, Эльдорадо, закрученная винтом золотоносная жила. И Юрасик всем этим к чёрту несметным скопищем обладает, уже держит жар-птицу за самый хвост. Вот же он, чёртов винтяра… Врёшь, не уйдёшь… Набухли мозоли, ладони держали, будто штурвал, прохладные лопасти. Он будет рулить и, при том, ещё как! Дело за малым — отделить самоличную собственность Юрасика от прочего непотребного чёртова чучела. Вот же он… Врёшь!.. Он его повернёт, этот чёртов треклятый винт, и тогда этот жруще-орущий фарш там, в нутре, залитом электрическим светом, в натуре начнёт исполнять его прихоти — того, кто стоит у штурвала.

Срывая кровавые мозоли, упёрто-озлобленный Юрик боролся с винтом от ракеты всю ночь, но тот и на дюйм не поддался. Штурвал не шелохнулся. Коли заклинило колесо фортуны и рулевой не в силах рулить, это неминуемо ведёт к одному — катастрофе.

Так стряслось и со Шмалевым. Обескураженный рыжим жаром птицы счастья завтрашнего дня, Юрик неосмотрительно заслонил дорожку матёрым металлодобытчикам и был застрелен при попытке сбежать от тупоносой пули калибра 7,62 мм со свинцовым сердечником.

Шмальнули наповал в Шмалевого. Слушать бы ему не Шуфутинского, а Башлачёва, который в кровь рвал пальцы о струны, взывая пророчески: «А ну, от винта!.. Все от винта!..» Бедный Юрик!..

Не тем ли наитием сиятельных отблесков ведомый, исполнил британский скульптор — то ли Хёрст, то ли Ёпрст — череп из платины? Владычица морей!.. Критики, надувая щёки, усматривали в черепушке за сто лямов зеленью бриллиантовую аллюзию и реминисценцию из самого Шекспира. Принц датский в одну жменю с костью шута собрал всю горечь, и прах, и тщету бытия человечьего.

А тут тщеты нет, одних только брюликов — тыща с гаком карат, и каждый подогнан точнёхонько один к одному, без зазора — как ногти, которыми выклеена вместо обоев комната в Бухенвальде, — и третьим, розовым глазом, над пустыми глазницами в платине — бриллиант грушевидной формы. Хепенинг с транспарантом: «Заставить принца молчать!» Или пусть выкрикнет: «Йорик — богатый!» Ибо так, верблюдом — в ушко, хочет Ёпрст, и тем отменяет тщету и всякую бедность. «For the love of God»[51]!

Когда в Парадизовске, на месте старого кладбища возле лечгородка, строили стадион для