На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

Ян Пётр Сапега, он столкнулся с этим выскочкой и едва тогда ноги унёс. Теперь же появился шанс поквитаться с московским сопляком и заодно спросить с него за все унижения, которым подверг его в плену старший родич князя, нынешний царь Василий.

Переправиться удалось легко и быстро. Вишневецкий рискнул и не прогадал. Конные черкасы разведали для него путь по льду через Неман и заодно пограбили деревню Гожу, что стояла на правом берегу. Чья она и присягнули местные королю польскому черкасам было наплевать. По приказу Вишневецкого они согнали кметов, заставив тех настелить по льду гать из брёвен и хвороста, по которой перевели боевых коней и прошли гусары. Панцирные казаки прошли на ездовых меринах прямо по льду, тот был достаточно прочным для этого. Это гусары без нужды никогда бы не стали так рисковать даже сидя в сёдлах не боевых коней, а панцирники вполне, они не могли позволить себе гусарской спеси. И родом похудее да и от денег, что платит король, зависят куда сильнее гусар.

И вот теперь конное войско польного гетмана оказалось в тылу мятежников, что практически обеспечивало коронной армии победу. Как ни крути, а несмотря на все поражения, Жолкевский оставалась отменным воякой, и своё дело знал крепко. Вишневецкому теперь осталось лишь ударить по ничего не ожидающим мятежникам да пожать все причитающиеся ему как победителю лавры. Никто уже и не вспомнит о плане, если правильно подать случившееся в Варшаве. А поражения Жолкевского сильно пригасили его звезду, тем более и король его не особо любит. Ну а раз чья-то звезда закатывается, то на её место должна взойти новая, и отчего бы ей не стать Вишневецкому. Князь Константин Константинович считал себя более чем достойным булавы не польного, но великого гетмана коронного.

Дело за малым, разгромить бунтовщиков ударом кавалерии с тыла. Казалось бы, ничего сложного. Ведь конница у поляков намного лучше, что панцирная, что особенно гусария. Ведь о литовских гусарах в коронной армии гуляли шуточки, будто они кто приходит на службу с целой толпой слуг, а кто, наоборот, в дрянном доспехе времён короля Стефана, в каком ещё отец или дед его под Псков ходили, да с кривым копьём, да на единственном коне, на какого польский гусар и глянуть бы не захотел. Виданое ли дело, гусару в бой идти верхом на мерине!

Нет, польный гетман был уверен, что победа уже у него в кармане и примерял в мыслях по руке булаву Жолкевского. Да русское воеводство, как думал он тогда, было уже его. Король не пожалеет отдать его Вишневецкому, ведь сразу ясно, что тот сумеет не только удержать эти неспокойные земли, но и приведёт оттуда в коронную армия для похода на Москву, которым несмотря ни на что грезит Сигизмунд, достаточно серьёзные войска.

Вот только черкасы не стали говорить польному гетману, что в деревеньке Гожа, куда они ворвались по льду, их встретил небольшой отряд лисовчиков. Те тоже были не прочь поживиться за счёт кметов да потискать девиц, хотя и без обычного для них насилия. Так, ежели та сама не прочь будет за бусы там или ещё какую безделку до каких кметки зело падки. Рубка вышла короткой, но жестокой. Лисовчики даже на коней заскочить не успели, когда по льду промчалась неполная черкасская хоругвь. Их рубили с седла, жестоко, без пощады, зная уже с кем имеют дело. И лишь один сумел вырваться. Подскочив прямо под казачью саблю, он сунул казаку заряженный пистолет под рёбра и выстрелил в упор. Когда же убитый черкас обмяк, лисовчик выдернул его из седла и сам вскочил на его место. В ольстрах у казака была пара заряженных пистолетов, и бегущий лисовчик выпалил из обоих по очереди, сразив одного из преследователей. Кинув коня в галоп, не щадя бедное животное, нахлёстывая его плетью и терзая бока шпорами, лисовчик сумел оторваться от черкасов. Да те и не рискнули далеко отходить от деревни, а ну как нарвёшься на отряд посильнее, и тогда плакала переправа. А этот пускай бежит, теперь уже с ним ничего не поделаешь. Но и докладывать гетману о том, что одному из лисовчиков удалось бежать, черкасский хорунжий не стал — зачем нарываться лишний раз. Пан гетман польный славен был отнюдь не кротким нравом. Может бы с досады и булавой приголубить, а голова-то не казённая, своя, зачем её подставлять под гетманский гнев. Пускай и вполне заслуженный.

Так и вышло, что Вишневецкий не знал о том, что его появление в тылу не станет для врага неожиданностью. И более того мятежники уже готовятся принять его удар и даже нанести ответный. Собственной, собранной в кулак, кавалерией.

* * *

В первый ряд гусарской хоругви я не полез. Нечего мне там делать. Обращаться с копьём так же ловко, как гусары, я просто не умел. И мышечная память тут никак помочь не могла, потому что не было её. Давно уже не сражаются у нас таким манером, предпочитая стрелять из лука, а после бить в сабли. Не было нужды Русскому царству в кованых ратях, главным врагом надолго стали степняки, за которыми с копьём не набегаешься. Первые же два ряда выстроившейся хоругви держали в руках длинные пики. Возглавить атаку должен Ян Ежи Радзивилл, старший сын князя Сиротки, а вот корпулентный Кшиштоф-младший, уступивший мне один из своих гусарских доспехов, находился рядом со мной, хотя душой наверное и он рвался в первый ряд. Однако наказ от старшего брата и дядюшки был строгий, приглядывать за мной и не дать выбить меня из седла, и ослушаться их Кшиштоф не посмел бы. Слишком велик авторитет двух старших представителей рода.

Вообще, меня конечно же не хотели пускать в бой. Однако я сумел отстоять своё право драться с врагом лично, несмотря на все возражения Радзивиллов и Ходкевича. А вот князь Острожский до последнего молчал, и в самом конце неожиданно поддержал меня.

— Всё вы верно говорите, панове, — кивнул седой головой князь, — да только надобно нам показать отличие литовской армии от польской. Жолкевский пускай с холма командует, нам же всем следует самим драться.

— Вам-то куда, Иван Константинович, — рассмеялся Януш Радзивилл. — Прошли наши годы, поздно нам самим в драку кидаться. Надо молодым, вроде Яна Ежи да Кшиштофа дорогу уступать. Им славу ратную в копьём да концежом стяжать.

— А я ведь моложе Кшиштофа, — решительно заявил я, — на десять лет, а Яна Ежи старше лишь на два года. Нельзя мне