Художник из 50х Том II - Сим Симович

схеме, — Карим закрыл блокнот. — Но я предупреждаю — если ваша система не сработает, ответственность ляжет на вас.

— Справедливо, — согласился Гоги. — А если сработает — успех будет общим.

Они пожали руки через стол. Перемирие было достигнуто, но оба понимали — это лишь первый раунд долгой борьбы. Гоги показал, что умеет играть в бюрократические игры, но Карим не собирался сдаваться.

— Кстати, — сказал Карим, собирая документы, — вчера поздно вечером звонил товарищ Крид. Интересовался вашими успехами на новом месте.

— И что вы ответили?

— Что у нового министра большой потенциал, но нужно время для адаптации к специфике работы, — Карим направился к двери. — Теперь придется корректировать свой отчет.

Он вышел, оставив Гоги с чувством первой победы. Небольшой, тактической, но важной. Карим понял — с ним нельзя обращаться как с марионеткой. Теперь борьба перейдет на новый уровень.

Гоги достал сигарету, закурил. За окном шумела Москва, не подозревая о сражениях, которые разворачиваются в министерских кабинетах. Но от исхода этих сражений зависело культурное будущее страны.

И Гоги был полон решимости не сдаваться без боя.

Три недели прошли как один день. Гоги приезжал в министерство к семи утра и уезжал после полуночи, погруженный в бесконечный поток бумаг, совещаний, согласований. Стол завален папками с проектами, стены увешаны планами и схемами организационных структур. В углу пылился забытый мольберт — до творчества не доходили руки.

Сегодняшний день начался с экстренного совещания по вопросу финансирования документального кино. Потом была встреча с представителями Госплана о квартальных показателях культурного производства. После обеда — разбор жалоб на цензуру театральных постановок в регионах. К вечеру глаза слезились от мелкого шрифта отчетов, а виски ломило от непрерывного напряжения.

Гоги склонился над очередным документом — сводкой по выполнению плана издания художественной литературы. Цифры плыли перед глазами: двести тысяч экземпляров поэзии, полтора миллиона романов, триста тысяч детских книг. За цифрами терялись имена авторов, содержание произведений, сама суть литературного творчества.

— Товарищ министр, — раздался стук в дверь.

— Занят, — не поднимая головы ответил Гоги. — Все вопросы через секретариат.

Дверь открылась несмотря на запрет. В кабинет вошел Карим с подносом в руках — две чашки кофе и тарелка бутербродов.

— Решил проверить, живы ли вы еще, — сказал он, ставя поднос на стол. — Третий день не выходите из кабинета.

Гоги поднял глаза, удивился. Карим выглядел непривычно — без пенсе, с усталым лицом, в мятой рубашке. Обычная безупречность куда-то исчезла.

— Спасибо, но не голоден, — Гоги вернулся к документам. — Нужно закончить анализ региональных показателей к завтрашнему докладу в ЦК.

— Региональные показатели подождут, — Карим сел в кресло напротив. — А вот вы можете не дождаться, если будете работать в таком темпе.

— У меня нет времени на философские беседы…

— У вас нет времени на жизнь, — перебил Карим. — Когда вы в последний раз видели солнечный свет? Или читали что-то кроме служебных бумаг?

Гоги отложил ручку, посмотрел на заместителя. Тот наливал кофе из термоса, лицо его было серьезным, без привычной иронии.

— С чего такая забота о моем здоровье?

— С того, что мертвый министр мне не нужен, — просто ответил Карим. — А живой зомби, который превратился в бумагообрабатывающую машину, — тоже.

Он протянул чашку кофе. Аромат был изумительным — настоящий турецкий, не суррогат из министерской столовой.

— Откуда такой кофе?

— Привез из командировки из Стамбула, — Карим отхлебнул из своей чашки. — Там консультировал по вопросам культурных связей с Турцией.

Гоги взял чашку, вдохнул аромат. Кофе действительно был превосходным — крепким, густым, с легкой горчинкой.

— Не знал, что у нас есть культурные связи с Турцией.

— У нас есть культурные связи со всем миром, товарищ министр. Или должны быть, — Карим откусил кусок бутерброда. — Культура не знает границ. Хотя политика иногда их устанавливает.

Они пили кофе молча. За окном медленно опускались вечерние сумерки, зажигались первые фонари. Москва жила своей жизнью, а здесь, в министерском кабинете, время словно остановилось среди папок и отчетов.

— Карим, — сказал Гоги наконец, — зачем вы пришли? Мы же с вами не друзья.

— Не враги, — поправил эстонец. — Конкуренты, может быть. Люди с разными взглядами на одну работу. Но не враги.

Он поставил чашку на стол, откинулся в кресле.

— Знаете, я изучал ваше досье еще до назначения сюда. Художник, мультипликатор, создатель «Василисы и Духа леса». Человек, который умел видеть красоту и создавать ее.

— Это было давно.

— Три месяца назад, — усмехнулся Карим. — Но для вас это действительно кажется давно. Потому что вы перестали быть тем человеком.

Гоги нахмурился.

— Я стал министром. Это требует других качеств.

— Министром может стать любой исполнительный чиновник, — возразил Карим. — А вот министром культуры должен быть человек, который понимает, что такое культура. Не статистика культурного производства, а живая культура.

— Красивые слова. А на деле?

— А на деле вы превратились в счетовода, — жестко сказал Карим. — Считаете тиражи книг, метраж пленки, количество спектаклей. Но совершенно забыли о том, что стоит за этими цифрами.

Он встал, подошел к забытому мольберту в углу, провел рукой по покрытому пылью холсту.

— Когда вы в последний раз держали в руках кисть?

— Некогда…

— Когда читали стихи не для служебных целей?

— У меня нет времени на стихи…

— Когда просто смотрели на закат, не думая о планах и отчетах?

Гоги молчал. Действительно, когда? Все последние недели были заполнены работой — совещания, доклады, проверки, согласования. Искусство осталось где-то на периферии сознания, как детское увлечение, которое пора бы оставить.

— Вы знаете, что происходит с человеком, который перестает заниматься тем, что составляет суть его натуры? — продолжал Карим, возвращаясь к столу. — Он высыхает изнутри. Превращается в функцию, в должность, в набор обязанностей.

— Зато эффективно выполняет служебные задачи.

— Какие задачи может эффективно выполнять министр культуры, который забыл, что такое культура? —