Тяжёлая реальность-3. Нестандартное мышление - Хайдарали Мирзоевич Усманов

“Не отдавай… не туда… не им…”

И в этот миг она выдала то, о чём не должен был знать ни один чужак. Её жесты, её судорожные движения стали слишком явными. Она сама, своими глазами и телом рассказала ему о страшной тайне – о пустышках. О позоре, который эльфы хранили в молчании тысячелетиями, который прятали так глубоко, что о нём не говорили даже между собой.

Кирилл отметил это без слов. Он сделал шаг ближе, наклонился и едва слышно сказал:

– Ты боишься их хуже смерти.

Он больше ничего не добавил. Эльфийка дрожала на полу, обхватив себя руками, в глазах – бездушный мрак страха, который глодал её изнутри. Она чувствовала, что уже потеряла часть себя, ещё до того, как её продали.

Кирилл же отступил, оставив её в этой бездне. Для него это была всего лишь первая проверка – и он видел, что она уже трещит буквально по всем “швам”. И в ангаре снова воцарилась тишина, но теперь она звенела, как лезвие ножа, натянутое между ними.

Кирилл играл в эту игру хладнокровно, методично, словно проверял прочность старого корпуса корабля на микротрещины. Он уже знал о том, что эльфийка дрожит при одном лишь упоминании гоблинов, и теперь оставалось лишь усиливать это напряжение – до тех пор, пока оно не начнёт ломать её изнутри.

Он специально выбирал моменты, когда рядом оказывался какой-то торговец-гоблин, или кто-то из их окружения заглядывал в ангар с предложениями. Вежливо кивая, он начинал небрежно – и всегда так, чтобы эльфийка слышала каждое слово:

– Да, вы правы… такой товар редок. Я ещё не решил, что с ним делать. Возможно, позже вернусь к этому вопросу.

Слово “товар” резало ей слух хуже любого ножа. Кирилл же будто бы не замечал её реакции. Он продолжал спокойно обсуждать цены на металл, модули, запчасти, но каждый раз находил способ вставить двусмысленное замечание.

– С другой стороны, в её виде есть определённая ценность. Вопрос только – в чьих руках эта ценность раскроется лучше.

Эльфийка сжимала руки в кулаки, ногти впивались в ладони. Она пыталась не смотреть на него, но стоило услышать подобную фразу – и сердце начинало биться так, что казалось, звук разносился по всему ангару.

С каждым днём эта игра становилась всё тяжелее для неё. Она уже не могла думать прямо. Страх… Постоянная неопределённость… И унижение… Всё это сделало своё дело. И вот однажды, в перерыве между установкой новых энергокабелей и тестами гипердвигателя, Кирилл подловил её в момент, когда напряжение прорвало оборону.

Она сидела в углу ангара, казалось, просто наблюдая за работой дроидов – ремонтников. Но губы её вдруг дрогнули, и еле слышно, почти шёпотом, она начала рассуждать сама с собой:

– …можно и без гоблинов… достаточно держать в постоянном голоде сна… лишить воли выбора, давать только приказы… постепенно стирается личность… ломаются связи…

Кирилл стоял в стороне, и его взгляд оставался холодным, отстранённым. Но внутри он фиксировал каждое слово, будто складывал в отдельные ячейки памяти. А эльфийка продолжала, не замечая, что сама выдаёт тайны:

– …или через изоляцию… тьма, тишина, без времени… и разум сам ищет выход, а находят только тот, что дают…

Голос её дрожал, но она словно не могла остановиться. Это был поток ужаса, вырвавшийся наружу, и каждое слово звучало как признание вины. И вдруг она проговорилась о том, о чём явно не должна была:

– …а если ещё использовать капсулу… гоблины иногда применяют их… медицинские… но перенастроенные… они могут корректировать мозг… вырезать… вживлять… после этого остаётся только оболочка… игрушка…

Она замолчала, осознав, что сказала лишнее. Глаза её расширились, дыхание сбилось. Она попыталась спрятать лицо в ладонях, но было уже поздно. Кирилл видел всё.

И он медленно, спокойно подошёл ближе, опустился на корточки напротив неё и тихо произнёс:

– Ты сама мне это сказала. Не я спросил.

Эльфийка резко вздрогнула, словно от удара. Она поняла, что всё то, что её народ пытался скрывать веками, она выдала чужаку. Она уже чувствовала, что лишилась чего-то большего, чем свободы – лишилась самой основы своего достоинства.

А Кирилл в этот момент осознавал иное. Ошейник слишком заметен. Эльфийка слишком выделяется. А вот подчинённый без внешних меток, без рабских маркеров… Это уже оружие, и куда более опасное.

И в голове у него постепенно начал складываться план. И теперь вопрос стоял не в том, сломает ли он её. Вопрос стоял в том, как именно он её переделает под себя.

Кирилл действовал методично, холодно, с той самой расчетливостью, которая ломает жертву не кнутом и не цепью, а мыслью. Он прекрасно помнил её руки – тонкие, ловкие, когда они настраивали в “игровой комнате” все эти механизмы для максимальной боли, когда её голос произносил команды, превращая его в кусок мяса, лишённый права голоса. Теперь он решил отдать всё это обратно – только в куда более изощрённой форме.

Он не давил на неё открыто, не кричал, не угрожал. Нет. Он лишь намекал. Раз за разом. И каждый намёк падал на уже истончённые нервы эльфийки, как капля кислоты.

– Ты ведь понимаешь, – произнёс он однажды, глядя на неё поверх панели, когда дроиды монтировали энергосвязки к гипердвигателю, – что у тебя есть только два пути. Либо кто-то другой решит, что с тобой делать. Либо ты сама выберешь, кому принадлежать.

Он говорил спокойно, словно обсуждал ремонт корпуса. Но для неё каждое слово было как удар молота. И после этого, фактически прямого намёка, эльфийка медленно отвела взгляд, пытаясь скрыть дрожь, хотя губы её предательски побелели. Она знала, что означает первый путь. Она уже представляла гоблинские лаборатории и их капсулы, где сознание режут, как ткань. Кирилл продолжал:

– “Пустышки”… У гоблинов это звучит грубо, честно. А у вас, эльфов… Игрушки. Игра. Внешне так красиво, да? Но суть та же. Разве не забавно? – Он усмехнулся, даже не глядя на неё. – Ты ведь сама делала из других игрушки. Ты знаешь, что чувствует тот, кого ломают. Или… Нет? Тогда самое время тебе самой узнать, каково это – быть жертвой в чужих руках…

Эти слова были, как отравленные стрелы. Не крик, не приказ, но больнее любого удара.

Она тут же вспыхнула, и даже попыталась возразить – но ошейник ей не дал вымолвить и слова. Горло