Беглый - Дмитрий Шимохин

Молодой нанаец, тяжело дыша, кивнул.

— Сафар сказал, ты зовешь. Мой род в долгу перед тобой. Я пойду, Курила-дахаи. Моя понимать их хитрость.

— Отлично! Быстро на борт! — скомандовал я.

Едва мы впятером оказались на палубе, капитан Скворцов, недовольно проворчав что-то о «неорганизованных пассажирах», отдал команду. Пароход дал хриплый гудок, и мы медленно отчалили от берега. Теперь наша команда была в полном сборе, и на душе у меня стало значительно спокойнее. Для расчетов на «том берегу» с нами ехали российские рубли, благо их у нас хватало, и весь наш добытый золотой песок — более двадцати фунтов. Знакомый азарт брал свое.

Пароход, крепкий колёсник, пыхтя и отдуваясь, неспешно, но упорно тащился вниз по могучему Амуру. Берега, поросшие густым, непроходимым лесом, медленно, словно нехотя, проплывали мимо, открывая то скалистые утесы, то болотистые низины, то редкие, затерянные в этой глуши нанайские стойбища, дымки от которых едва виднелись над верхушками деревьев.

Пассажиры парохода оказались, как я сразу же и подумал, из «простых» — отставные казаки и поселенцы, которым начальство разрешило вернуться в Забайкалье. С одним таким забайкальским казаком с иссеченным лютыми степными ветрами лицом с по-восточному высокими скулами мы разговорились.

— Отчего же возвращаетесь? Говорят, Даурия — рай земной! — с удивлением расспрашивал его Левицкий.

— Какое там «рай»! — отмахнулся тот. — Кругом бардак и неустроенность, и хунхузы рыщут. Земли, правда, море, а вот любой гвоздь — поди достань! А Забайкалье — оно привычнее нам!

На следующий день мы уже подходили к Байцзы.

Мы с Левицким, облачившись в нашу лучшую, пошитую еще в Кяхте одежду, стояли на дощатой, просмоленной палубе, обсуждая вполголоса детали предстоящей высадки в маньчжурском Байцзы.

Город, или, скорее, большое, беспорядочно застроенное селение, раскинулся в месте впадения в Амур небольшой, но быстрой и мутной речушки. У импровизированной пристани, сколоченной из почерневших от времени бревен, теснилось невероятное количество всевозможных суденышек — больших неуклюжих джонок с высокими кормами и цветастыми парусами, юрких сампанов, просмоленных рыбацких лодчонок и просто плотов, груженных лесом. Воздух, несмотря на ранний час, уже был наполнен невообразимым гомоном — криками лодочников и грузчиков, скрипом уключин, лаем собак, мычанием скота — и специфическим, острым запахом Азии, в котором смешались ароматы благовоний из ближайшей кумирни, едкий дым очагов, запах кунжута, сизаля, жареной на открытом огне рыбы, каких-то незнакомых пряных трав и еще чего-то неуловимого, тревожного и одновременно притягательного.

Пароход, дав протяжный, хриплый гудок, от которого разлетелись потревоженные чайки, медленно и осторожно причалил к дощатой, полусгнившей пристани.

Мы с Левицким, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания многочисленных зевак, глазевших на прибывший «огненный корабль» русских, сошли по шаткому трапу на берег.

Нашей легендой, заранее обговоренной и отрепетированной, было то, что мы русские купцы, прибывшие из европейской части России, ищущие возможности для выгодной торговли и найма партии работников для освоения богатых земель на российском берегу Амура, недавно отошедших под скипетр его императорского величества.

К моей несказанной радости, пароход задержался в городе на пару дней, а капитан Скворцов решил сопровождать нас в городе. Он знал китайский язык много лучше Орокана, и, что совсем немаловажно, неоднократно бывал в Байцзы, даже имел знакомство с большинством его даотаев[1].

Байцзы оказался типичным пограничным азиатским городком — шумным, грязным, невероятно многолюдным и полным вопиющих контрастов. Рядом с богатыми, украшенными искусной резьбой и позолотой двухэтажными домами зажиточных купцов и важных чиновников, скрытыми за высокими глинобитными стенами, ютились жалкие, покосившиеся лачуги городской бедноты, слепленные из чего попало.

По узким, кривым, немощеным улочкам, заваленным мусором и отбросами, неутомимо, как синие муравьи, сновали носильщики-кули с огромными, неподъемными на вид тюками на согнутых спинах, юркие рикши, покрикивая на прохожих, тащившие свои легкие повозки с важными седоками, уличные торговцы, предлагавшие всевозможную снедь — от горячих паровых лепешек и сушеной рыбы до каких-то непонятных сладостей и экзотических фруктов, — назойливые попрошайки всех возрастов, демонстрировавшие свои язвы и увечья, и просто праздные зеваки, глазевшие на нас с нескрываемым любопытством. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным мириадами запахов, от которых у непривычного человека могла закружиться голова.

Первым делом мы сняли скромную, но относительно чистую комнату на постоялом дворе, который держал невероятно ушлый и словоохотливый китаец с хитрыми, как у лисы, глазками.

Затем Левицкий, как более представительный и сведущий в вопросах этикета, в сопровождении Орокана отправился «наводить дипломатические мосты» — посещать местных чиновников рангом пониже и наиболее влиятельных купцов, дарить небольшие, но ценные подарки, для этой цели у нас были припасены все те же меха и немного золотого песка в изящных мешочках, и осторожно, издалека, закидывать удочку насчет возможности найма большой партии рабочих.

Мы же с капитаном Скворцовым бродили по городу, присматриваясь к местной жизни.

Именно во время одной из таких разведывательных вылазок в самом центе города я и наткнулся на то, что искал, вернее, на то, что могло стать неожиданным и очень удачным решением нашей главной проблемы.

Возле одного из главных зданий, пристроенного к ямэю, мы увидели группу людей в ободранных лохмотьях, закованных в деревянные шейные колодки. Почти все они были молодыми людьми, жилистыми и крепкими, но сильно истощенными. И все они чем-то неуловимо отличались от остальных китайцев и маньчжуров.

— Никифор Аристархович, что это? Кто эти люди и что за здание? — спросил я у нашего чичероне.

— Это местная тюрьма. Видите этих людей? Это мятежники, тайпины. Их в Китае так много, что тюрьмы не справляются, и вот их разослали по разным концам страны! Пленные бунтовщики, «длинноволосые бандиты», как их называют власти. Их сюда, в северные провинции, много согнали после подавления великого восстания Тайпин Тяньго. Используют на самых тяжелых, невыносимых работах — лес валить, камни в горах таскать, дороги строить, каналы рыть. Живут впроголодь, в сырых бараках, мрут как мухи от болезней, голода и побоев. Дешевая рабочая сила, почти бесплатная. Их жизни здесь не стоят и ломаного гроша.

Я внимательнее пригляделся к несчастным узникам Цинского режима. Выглядели они, прямо скажем, хреново — все несли следы наказаний палками, у кого-то, судя по всему, еще не зажили боевые раны. Тут только я понял, чем именно эти люди отличаются от остальных жителей Байцзы: ни у кого из них не было характерных маньчжурских косичек. Капитан подтвердил мою догадку:

— Да, это оттого, что тайпины не признают династию Цинь. Так они выражают ей свое отвращение!

«Восток —