Реликты лета - Антон Аркатов

– Ну, всё, окончательно поехал, – хмыкнул я, стараясь сохранить хотя бы видимость самообладания. Глухой, нервный смешок отозвался эхом в ушах.

Мысль о том, что весь этот кошмар меня не пугает, едва мелькнула на краю сознания и тут же потонула в бурлящем потоке других размышлений. Вся моя суть была сейчас нацелена на одно – месть! Цель была предельно ясной, всё остальное ощущалось лишь досадным раздражителем, не более важным, чем писк комара над ухом.

Я шёл всё дальше и заметил движение. За обугленным остовом когда-то могучего дуба появилась фигура. Тень. Едва уловимый силуэт, расплывчатый, полупрозрачный фантом, в котором с большим трудом угадывались черты пионера. Я крепче сжал фонарь, который всё это время держал в руке, и включил его. Тень мгновенно исчезла, но в паре шагов от неё тут же возникла новая. Ловким движением я направил фонарь на неё. Щелчок – и снова пустота. Одна за другой тени продолжали появляться. Я начал стрелять в них, не давая себе остановиться, и вдруг почувствовал азарт. Это напоминало игру, сумасшедший лазертаг, в котором моё оружие было непобедимо, а противники – бесконечны.

Я начал считать. Десять. Двадцать. Сотня. Их число всё возрастало, но это меня совершенно не пугало. Я словно на время перестал быть собой. Тени не нападали, не пытались отбиться – они просто исчезали в тот же миг, когда я нажимал кнопку фонаря.

Вскоре я устал от этого абсурда. Опустил фонарь, сделал несколько шагов к ближайшей тени, но вдруг остановился. Она заговорила:

– Ты не в ту сторону воюешь, – услышал я свой собственный голос, однако с какой-то совершенно нечеловеческой интонацией.

– Что ты такое?

– Ты знаешь, что ты должен сделать, – ответила тень.

– Знаю, – выдохнул я, не ощущая в себе ни капли сомнения.

Я прошёл сквозь неё, словно через густую пелену. Ветер шептал мне что-то на ухо, но отдельные слова не складывались в предложения, которые могли бы обрести смысл. Я шёл вперёд, и каждый шаг отзывался в моём сознании эхом: «Ты знаешь… ты должен…»

* * *

Когда я вышел к лагерю из леса, окружающая действительность пришла в норму: лето, голубое небо, зелёная трава и густые деревья. Что же это было – реальность или галлюцинация? Граница между этими понятиями в «Совёнке» размывалась всё сильнее. Я вдруг почти физически ощутил, что теряю связь с самим собой и мне становится всё сложнее контролировать собственные мысли. Как будто один нейрон в мозгу превратился в раковую клетку и начал беспорядочно размножаться, вытесняя остальные, здоровые, нейроны. Всё моё естество поглощала единственная идея – отомстить.

Я вышел на площадь, где на линейку собрались пионеры. Тот факт, что полчаса назад было раннее утро, меня совершенно не волновал. Я приближался к ним медленно, все пионеры стояли ко мне спиной. Вот Ольга Дмитриевна, в очередной раз самозабвенно декламировавшая какой-то бред перед отрядом, меня заметила. Вот её рот открывается и закрывается, но слов я не слышу. Вот вверх, словно сама собой, взмывает моя рука, крепко сжимающая фонарь. И вот, как будто прошло всего мгновение, площадь завалена телами пионеров. Алые галстуки слились с багровыми реками, площадь наполнилась тихой, зловещей безмятежностью.

И тут меня охватила паника. Но это была не та паника, что сковывает тело, заставляя судорожно хвататься за любую возможность спасения. Нет, это была паника глубже и противнее: внутренняя, беззвучная, которая обжигала разум вопросами, на которые я боялся отвечать. Мне вовсе не было жалко пионеров, ведь они всего лишь куклы, но ответственность за поступки существует не только перед обществом, но и перед самим собой. Естественно, в этом мире тюрьма мне не грозит, а даже если кто-то и сможет запереть меня в каком-нибудь чулане, то вскоре я опять проснусь в том чёртовом автобусе, и вожатая забудет, что пару дней назад я кратким движением фонаря отделил её голову от тела, а затем эта голова в панамке, как бадминтонный воланчик, поскакала по площади. Проблема состояла в том, считаю ли я сам собственные действия преступными. Да, в реальном мире существуют законы об этичном обращении с животными, но куклам прав пока, слава богу, никто не давал!

Оставался вопрос с моей собственной ролью в этом мрачной кукольной пьесе. Очевидно, что кукловодом я не являлся, но не был я и бездушной марионеткой. Я мог сам принимать решения, я знал, что нахожусь в этом мире не по своей воле и что у меня была другая жизнь до попадания сюда. Достаточно ли всего этого, чтобы обладать большими правами, чем местные? Но кто вообще сказал, что я должен считать себя виноватым? Может быть, этого мира и не существует! Может быть, всё это только в моей голове! А если я, например, уже в аду, то снизу теперь точно не постучат…

За этими рассуждениями я потерял счёт времени. Я просто стоял, смотрел на трупы пионеров на площади и всё больше понимал, что во мне неуловимо что-то изменилось. Словно одни детали в мозгу заменили другими. Новые были не хуже старых – они просто были не такими, к которым я привык.

Обкатка и притирка происходили практически незаметно для сознания. Я лишь изредка ловил себя на какой-то мысли, которой там раньше не было. Казалось – даже, скорее, явственно ощущалось, – что полторы недели назад в лагерь попал какой-то другой Семён. Словно все клетки моего тела обновились не за семь лет, а за десять дней. Только вот новые отличаются от старых на куда большую сигму, чем по идее должны.

Однако, как бы там ни было, мне всё равно было тяжело лицезреть тот гуляш, в который моими стараниями превратился бравый пионеротряд, так что я поспешил убраться с площади.

* * *

Бойня бойней, а обед по расписанию. В столовой нашлись остатки завтрака: сырники с вишнёвым вареньем, бутерброды с сервелатом, омлет, овсяная каша и здоровый чайник с какао. Я наложил всё это добро на поднос, сел за стол в центре зала и принялся с аппетитом есть. Будто специально для меня старались! Сырники я как раз больше любил холодными.

В столовой было непривычно тихо, но это совсем не та тишина, которая запомнилась мне в ночь моего первого дня в лагере. Природа, не знавшая, что такое одиночество или отсутствие людей, шумела и дышала жизнью. Птицы, казалось, соревновались в звонкости своих