Воин-Врач III - Олег Дмитриев

сожрали живьём. Ходили слухи, что у Чародея в дружине водились те, кто на полную луну кувыркался через пень со вбитым в него старым чёрным ножом, становясь оборотнями-волкодлаками. Поговаривали, что сам князь мог оборачиваться вовсе в любой миг, да и ближников своих в серых лютых убийц превращал. Никто в ватаге не признавался ни себе, ни тем более друзьям, что в сплетни эти верил, поднимая друг друга на смех за бабьи испуги. Но с каждым днём всё с меньшей охотой. Конец Вьюновых они видели из такой же берлоги чуть ближе к Киеву. Это было страшно.

Семь саней, жирных, что аж трещали от натуги и добра, окружила бойкая ватага, два десятка злодеев, которым сам чёрт был не брат. Приблизилась с залихватскими криками на расстояние в пару десятков саженей. И в три счёта умерла почти вся. Одного степняка из Васькиных, что нырнул-свесился с коня, едва заслышав щелчки тетив, в четыре нечеловеческих прыжка догнала серая тень, которую и глаз-то различал с трудом. Ну, и ещё немного времени потратили на то, чтоб прире́зать четверых, голосивших на снегу, что сдаются. Пошучивали ещё друг над дружкой, что рука не та уже, раньше троих одной стрелой снимали, а теперь на одного два выстрела приходится тратить. Да когда долбили пешнями лёд — поглядывали в ту сторону, где мышами сидели разбойники Славки. Носами, вроде как, воздух потягивали. Чисто волки. С такими надо или с одной стороны сечи стоять — или сразу самим в землю зарываться. С этим выводом атамана Кривого спорить никто не стал. С ним вообще не соглашаться всегда было опасно, а после той наглядной расправы над Вьюновыми — тем более.

Поэтому когда снаружи ввалился дозорный, выпалив, что по Днепру идёт поезд под княжьим стягом, а его у излучины поджидают какие-то нездешние молчаливые и невзрачные крепкие мужички, и Кривой велел спасать княжьих людей, все рванули наружу без разговоров. Как почуял что, сыч одноглазый.

Невзрачные с двух залпов поубивали всех в поезде. По крайней мере, лиходеи решили именно так. И рваться на помощь тем, под княжьим стягом, раздумали моментально. До тех пор, пока через десяток ударов сердца, за которые засадные ещё не успели приблизиться к саням, не ударил по ушам из утренних сумерек волчий вой. Как будто отовсюду разом. И посыпались словно прямо из воздуха серые тени Всеславовых демонов. Их вроде бы по двое-трое разом приносили загнанные до полусмерти кони. Они спрыгивали, проваливаясь под наст, чтобы вынырнуть в другом месте, не там, куда падали. Или там. И это было страшно очень. Сугробы взрывались неразличимыми тенями, что успевали сквозь ледяное крошево на́ста и снежную порошу выстрелить дважды, а то и трижды. И пропадали ещё до того, как поднявшийся ветер успевал раздуть снежное облако в том месте, откуда слышались хлопки тетив.

Невзрачные, не успев добраться до саней, куда шли явно для того, чтобы доре́зать выживших, начали отступать. Потом и побежали. Да хитро, едва поднявшись по берегу — врассыпную, птичьим хвостом или жменью зерна, что по весне кидают с решета в чёрную жирную землю. Тут-то опомнились и разбойники, подходя ближе к саням, держа руки без оружия и на виду.

— Чем подсобить княжьим воям? — крикнул издалека Славка Кривой.

— Кони свежие есть? — отозвался сорванным когда-то давно голосом один из убийц, что рыскал меж саней.

— Есть четвёрка, — ответил атаман, подходя ближе. Не опуская и не пряча рук.

— Впряжём разом. Эти сани нужно домчать в Киев, передать на подворье княжьем воеводе Рыси. И на словах обсказать, всё, что здесь было, что своими глазами видели. Сейчас!

Последнее слово, выкрикнутое рваным голосом, было бескомпромиссным, страшным и очень убедительным. Кривой махнул своим, и приземистые мохнатые степные лошадки появились из одного из неприметных устьев впадавших здесь в Днепр ручьёв. Пока запрягали, на диво быстро — жулики такой работы не видели сроду — сиплый напутствовал:

— От нас один, от вас один. На словах передать, что десяток Фёдора Соловья вышел по следам убивцев. Кого поймаем — доставим в Киев. Их живых семеро ушло. Всё, мчите, братцы. Тут четверо вроде выживших, надо вам такими и довезти их. Князь-то батюшка и покойников, говорят, поднимает, но живых-то сподручнее ему, поди. Чую, времени нету вовсе. Но!

Он хлестанул чем-то, вроде, ножнами, по крупу ближайшей лошадки, а потом кто-то из его бойцов взвыл. И только копыта замелькали и ветер в ушах засвистел.

Гнат, следом за бывшим главным злодеем, рассказал, что десяток Соловья прихватил троих живыми и к вечеру-к ночи доставит их в город.

— Сколько? — Звон от голоса Чародея вздрогнул, едва не подскочив.

— Трое, — горько ответил воевода.

— Если ладно выйдет — по тысяче к одной их жизни у латинян разменяем. Но сделай так, Гнатка, чтобы больше не пришлось. Как случилось, что они так близко подобрались? — взгляд князя, кажется, причинял Рыси физическую боль. То, что произошло, старый друг и так расценивал, как личное оскорбление, что его переиграли у себя же дома. Как говорил Всеслав про ледню, такие проигрыши считались наиболее обидными. А тут ещё и троих не уберёг.

— Два месяца водили их, Слав, — досаду и горечь воеводы было не утаить. — Часть от половцев пришла с торгашами, в охрану подрядившись. Часть от свеев. Трое из Новгорода. Здесь и в Переяславле с купцами, что паволоками промышляют, говорили. Купчишки те, поговаривают, и мечами западными втихую торгуют, и олово с медью возят.

Звон только кивнул, подтверждая, что разведка не ошиблась. А Всеслав ещё раз подумал о том, что вместе эти двое, как и силы, что стояли за ними, были бы значительно эффективнее, чем по одиночке.

— Битые твари попались, матёрые. Чтоб не спугнуть да не потерять — дальше обычного держаться приходилось. Думали, что дальше версты на три нападут они, место там сподручнее было. У возниц гром-пакеты были с собой, и приказ строгий: с первой стрелой валиться в сани да седоков-поезжан своих прикрывать. Они свалиться-то успели, да только неживыми уже. Самострелы больно хороши́ оказались у засадных. Тот болт, что в Сильвестра угодил, перед ним одного влёт пробил, насквозь, как тряпку старую.

— Те, что привезут, Свену сдай. Пусть как хочет изгаляется, а таких же мне наделает, а то и лучше. Вещица удобная: могут не только стрелки́ вроде Яновых стрелять, а вообще любой: бабы, дети, — вспомнилась князю