Сансара 2 - Евгений Кострица

здесь. Но тело оставалось немым, а разум беззвучно скребся об стенки тюрьмы, удивляясь, что это не слышат. В ней каждый звук, каждый шорох в палате становился событием: скрип двери, шаги медсестры, шелест халатов и аромат цветов, которые иногда приносили.

Воспоминания Инь вызвали в нем противоречивые чувства, где слишком много всего: гнев, ревность, стыд, но там же что-то очень близко к любви, как Моня сейчас это видел. Не так, как с Роби – там он слабой был стороной. С Юлей же хотелось быть уверенным, сильным, чтобы окружить нежной заботой, словно согревая дыханием хрупкий цветок. Когда она брала его руку в свои, ему хотелось кричать от отчаяния, потому что не мог также нежно сжать пальцы в ответ.

Она – единственная, кто говорил, как с живым. Приходя к нему, рассказывала, как прошел день, что делала, думала – всё-всё-всё. Юля выговаривалась, деля с ним надежды, мечты, тревоги и страхи, о которых бы не сказала, зная, что слышит ее. Особенно про то, как любит и ждет.

Моня остро жалел, что был глуп и слеп. Ну какая игра, если каждый день слышал ее – «Да. Всегда»? Сейчас казалось, что в этих нехитрых словах куда больше глубины, чувств и смыслов, чем в межгалактических тёрках с демонами, божествами и гибелью целой вселенной, что осознать просто не мог.

Зато понял Юлю. Ранее словно не видел ее, задушив в себе то, что позволить не мог. А та поддразнивала его, зная, что точно смутится. То случайно коснется руки, то обнимет чуть дольше, чем нужно, вогнав его в краску. При этом прижималась так близко, что Моня чувствовал ее бедра и грудь.

Юлька могла нарочно пройти мимо в одной тонкой майке и бросить взгляд – вроде невинный, но с искрой-провокацией, что заставлял сердце биться быстрее, а щеки гореть. Она это видела, а Моня злился на себя и ее. Как и на мысли, фантазии, чувства, которые не могут не возникнуть в уме.

В его воображении, в те редкие моменты, когда всё же срывался, он представлял, как ловит, притягивает Юльку к себе, впивается в мягкие губы своими, ощущая упругий трепет и тепло ее тела, его запах и вкус. То, как оно расслабляется и затихает в объятиях, позволяя делать всё, о чем долго мечтал. В этом интимном измерении они только вдвоем. В нем ни стыда, ни запретов, но фантазии убивало чувство вины: как можно быть таким извращенцем? Почему они вообще появились в мозгах?

И Моня гнал их, повторяя себе, что это сестра, пусть не по крови, но по законам морали. Эти желания, как считал, были тайным грехом и непростительной слабостью, которую в себе презирал. Как оказалось, Юля думала так же. Ее отзыв-пароль всегда был признанием, которое прятала лучше, чем он. Но они не сказали об этом друг другу, чтобы не нарушить табу. Если бы не Сири, так бы и жили. Только ей на условности было плевать.

Моня не вполне понимал, благодарить ее или же ненавидеть. Сири – это Инь в хардкорном режиме без тормозов. «Гостья из будущего», можно сказать. То есть, часть его, ушедшая в «автономное плаванье», словно из одного стакана перелили в другой. Они вроде разные, но вода-то одна…

Когда Моня думал об этом, голова начинала болеть. Это всё философия, а делать-то что? Чем так жить, лучше сдохнуть. У Инь, конечно, крышу снесло, но как в этом винить? Она поступила как раз по-мужски, сделав то, что ему не под силу. Жаль, что финал получился таким.

Единственно светлый в той драме момент – Юлю не тронули. Отобрали у нее телефон и решили напугать – «вот в следующий раз…». Что заставило их судьбы пересечься так странно? Поистине убийственный розыгрыш вышел: кома и труп. Даже если поправится, то впереди суд.

Инь, видимо, вернулась к себе, и кто знает, что будет теперь? «Та-Которую-Ждут» для всех слишком лакомый приз. Как колобок, что ловко от всех уходил, пока не сожрала лиса.

День шел за днем, но ничего не менялось. Моня всё так же лежал, как бревно, не в силах даже моргнуть. Делали какие-то процедуры врачи, приходила и плакала мама, но Юля сидела с ним целыми днями. Садилась у изголовья кровати, прохладной рукой щупала лоб и, рассказывая что-то, тревожно вглядывалась, надеясь увидеть отклик в глазах.

Моня слушал ее, временами проваливаясь в полузабытье, где его посещали кошмары. На этот раз в них пришла Роби – обнаженная, с печалью в глазах. Ее губы шевелились, но до него не долетало ни единого звука. Когда она повернулась, увидел не белоснежные крылья, а обгоревшие, похожие на черные ветки.

– Ты? – едва слышно выдохнул Моня. Горечь вины сжала сердце. Это из-за него!

– Да. Всегда, – машинально ответила Роби, уходя в темноту.

Но голос был уже не ее, и Моня проснулся. Ещё расфокусированные после сна глаза с трудом уловили белеющее неясное лицо, чьи черты размывались, будто нарисованные акварелью на мокрой бумаге. Но обрамляющие его черные волосы с красными прядями не оставляли сомнений, кто перед ним.

Похоже, Юля что-то заметила. Возможно, вздрогнул или даже сказал. В любом случае он чем-то привлек ее внимательный и настороженный взгляд.

С минуту она прислушивалась к его дыханию, точно чуткий зверек. Разочарованно вздохнула, решив, что ей показалось. Ссутулившись, опустилась на стул. Лицо погасло, будто потухла свеча. А Моня бы пожертвовал всем, чтобы ее снова зажечь.

Вот бы моргнуть, издать хоть какой-нибудь звук! Показать, что он здесь! Что слышит и видит ее!

Его разум метался, как пойманный зверь, отчаянно пытаясь найти способ пробить эту стену. Нет хуже муки быть просто обузой, тенью того человека, которого любят и ждут.

В палату вошла медсестра и вопросительно посмотрела на поникшую Юлю. Посветила в глаза пациента ручкой-фонариком, устало вздохнула. Видимо, та нажала кнопку тревоги, и этот вызов был точно не первым. Пожав плечами, женщина на нее посмотрела с укором и молча вышла, оставив горьковатый запах каких-то лекарств.

Когда шаги стихли, сестра нервно заерзала, сидя на стуле. Ее пальцы теребили край блузки, будто боролась с собой или с каким-то порывом, который было трудно понять.

Юля опасливо оглянулась на дверь. Кусая губу, наконец-то решилась. Быстро, но осторожно взяла безжизненную Монину руку. Сестра вся дрожала, но в ее прикосновении было нечто отчаянное и очень интимное, словно боялась, что кто-то войдет.

Поколебавшись секунду, Юля подняла халатик и, оттянув резинку трусов, прижала руку Мони к полоске шелковистых