Сансара 2 - Евгений Кострица

Возвращаться в зал к поющим грибам не хотела. Их хор все еще звучал в голове, обещая вечный покой под красной шляпкой в одной из колоний. А водопад впереди станет могилой.

Собрав остатки смелости, сирена подплыла к берегу и, цепляясь когтями за скользкие камни, вытащила себя из воды. Холодный воздух обжёг кожу, точно дыхание смерти. Из глубины зала доносилось шуршание – тихое, но отчетливое цоканье лапок.

Может быть, не заметят?

Рассчитывать на это с блестящей, как зеркало, чешуей было наивно. Ее надо хоть чем-нибудь спрятать.

К счастью, на берегу нашлась паутина, не связанная сигнальной нитью с другими. Должно быть, уже ненужный кусок.

Морщась от отвращения, сирена укрыла себя, точно саваном, завернувшись в два слоя. Тепло от завернутого в тряпку меча помогло справиться с паникой.

Паутина липла к телу, холодная и влажная, с едким запахом плесени и чего-то гниющего. Ее прикосновение вызвало дрожь, пробежавшую от кончика хвоста до макушки. Теперь сирена стала похожа на коконы, что легонько постукивали друг об друга на сквозняке прямо над ней.

Она прижалась к земле, стараясь выглядеть незаметной и плоской, но облепившая ее паутина лишь подчеркнула изгибы фигуры и рыбий хвост. Надежной маскировку назвать было трудно, но вряд ли паук полагался на зрение. Скорей, на вибрацию. Главное – не дотронуться до натянутых, как струны нитей. Серебрясь, они пронзали пещеру сотнями тончайших лучей, готовых обнаружить любое движение.

Помимо шорохов и цоканья лапок, слышалось шипение, словно кто-то большой шумно дышал в темноте. Сирена пыталась определить направление к источнику звука, но он доносился с разных сторон, подсказывая, что их может быть несколько. Она уловила лишь мимолетное движение в тени за коконом, не успев толком ничего рассмотреть.

Решившись, сирена затаила дыхание и медленно поползла между сталагмитов, стараясь не задеть ни одну из серебрящихся нитей, резавших пространство на сектора. Каждое движение было мучительным – камешки впивались в кожу, а рана на хвосте ныла, отдаваясь острой болью, стоило его чуть согнуть.

Цепляясь коготками за неровности, сирена подтягивала тело вперед и замирала от страха, когда слышала шорох или цоканье лапок вверху. Она старалась дышать как можно тише, пытаясь удержаться от кашля, – в жабрах еще оставался песок. Облепившая паутина была влажной, холодной, пахла плесенью и чем-то гнилым, грозя вызвать рвоту и тошноту. Кое-где маскировка уже разодралась, и чешуя через дырки могла блеснуть зеркальцем, отразив слабый свет мха.

Но подвело всё же другое. В какой-то момент плавничок таки задел одну нить. Серебристый луч радостно дрогнул, торопливо передав вибрацию в сеть. Тишина пещеры взорвалась шипением, а из темноты под потолком, стремительно, почти падая, спустился мохнатый паук размером с теленка. Восемь маленьких, похожих на черный жемчуг, глазок голодно блестели, а жвалы угрожающе клацнули, целясь в лицо.

Сирена отпрянула, но паук двигался с ужасающей скоростью и в мгновение ока очутился над ней. Она почувствовала резкий, обжигающий укол, когда клыки впились в хвост. Яд впрыснули в него, будто шприцем.

Боль была такой острой, что сирена жалобно вскрикнула, и вопль эхом отразился от стен, словно издеваясь, пещера ее передразнивала. Во рту появилась едкая горечь, голова закружилась, мышцы стали неметь.

Лапы паука двигались с пугающей ловкостью, точно ткацкий станок, обволакивая жертву слоями, сдавливавшими в тугой и компактный кулёк. Монстр удовлетворенно урчал, все восемь глаз сверкали жадным триумфом, но добычу пеленал аккуратно и бережно, чтобы оставить живой. Одна из лап дернула тряпку, в которую был меч, и сталь коснулась сирены, все еще сжимавшей его рукоять.

Ладонь, словно пронзили раскаленный прутом. Тело выгнулось в судороге, натягивая полотно паутины. Из горла вырвался душераздирающий крик, и эхо заметалось в пещере, вспугивая летучих мышей и мокриц, которые наблюдали за драмой.

Ослепленная болью, сирена корчилась, не видя почти ничего. Но слышала звон, резкий и чистый, как колокол, а следом – яростное паучье шипение и влажный хруст. Сквозь мутную пелену в глазах пробилось мелькание света – слабое, как звезды в ночи. В нем силуэт – высокий, с копной красных волос, – двигался с нечеловеческой скоростью, словно танцуя с мечом. Каждый удар был сильным и точным, рубя плоть и хитин.

Лапы паука судорожно вздрогнули и подкосились. Он рухнул на камни, а из распоротого брюха хлынула вонючая черная жидкость с желтыми кишками и жиром. Но с потолка на нитях уже спускались другие, а тьма накрыла сирену, унося в темноту.

Сознание вернулось в обморочном и неясном бреду с многоголосым хором грибов в том же зале, заставив еще раз пережить тот же кошмар. На этот раз видение было другим. Сирена понимала, что в нем смешано всё – фантазия, страхи и, возможно, пережитый ей опыт, который прятала уже от себя. Теперь это не нити мицелия, а упругие и гибкие щупальца со множеством влажных присосок, что нежно массировали даже в интимных местах. Оплетя тело, они готовились двигаться глубже, как только их пустят.

Запротестовав, сирена вскрикнула, забилась как рыбка в ладонях, но в лицо выдули споры и, вдохнув их, затихла, позволив щупальцам войти внутрь нее. Скользнув, тентакли начали пульсировать и размеренно двигаться, наполнив той нежной и пленительно сладкой истомой, что заставляет возбужденно дрожать. Оглушенное страстью, тело поддалось и блаженно расслабилось в глубоко проникающих ласках.

Грибы запели громче, заглушая ритмичное хлюпанье. Наконец, грянул финальный аккорд, и в доступные полости тела хлынул вязкий и горячий поток. Заполнив их, чудовище уступило место другому, чтобы оплодотворить эту зернистую слизь. Опустошив семенник, свет приглушили, но еще некоторое время продолжали держать. Наконец, щупальца медленно и неохотно покинули жертву, а зал вновь ушел в темноту.

Моня пришел в себя, еще не понимая, где он проснулся. Это огромная, затянутая паутиной пещера со слабо светящимся на стенах мхом. Где-то рядом шумит громко вода, а тело лежит в коконе среди множества порубленных на куски мохнатых и многолапых существ из хитина. К счастью, они все мертвы.

Прислушавшись, Моня не заметил ничего угрожающего и осторожно пошевелился. С облегчением, понял, что может высунуть из кулька руку. Тот местами был порван и даже частично разрезан, словно кто-то начал и не успел довести до конца.

Паутина подсохла, став мягкой и плотной. В ней тело выглядело личинкой шелкопряда после метаморфозы, где превратилась не в бабочку, а почему-то в «Моню». Он вспомнил имя, а