Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

что он всеми силами будет стараться не допустить кровопролития внутри царской семьи. Но видно же, что Софья Алексеевна ему не по нраву. Просто Нарышкины, наверное, ещё больше бесят владыку.

А что касается князей Ромодановских… их я сознательно сюда приплёл. По отдельности оба представителя знатного и сильного рода — фигуры большие, но не столь великие, чтобы всё-таки тягаться с Матвеевым. А вот в связке… вот тут пускай Артамон Сергеевич поразмышляет. Ведь там ещё и Языков. И Ромадановские и Языков должны иметь немалую клиентуру среди дворянства. А вот Матвеев многих расстерял, пока был в ссылке.

А начнут в скором времени в Москву приезжать иные бояре, которые сейчас состоят на службах, в том числе и дипломатических, или на юге русской державы. Конфигурация сил вовсе может смениться.

— Ведаешь ли ты, кто указал убить тебя? — уже вроде бы собираясь уходить, словно бы невзначай спросил Матвеев.

— Нет, — лишь частично солгал я.

Вполне уверенные подозрения у меня были.

Что-то не совсем складно все было в том покушении на меня, и говорило все о том, что меня заказал-таки Афанасий Кириллович Нарышкин.

Вот только этот хапуга и откровенный казнокрад — не тот человек, кому бы я дорогу перешёл. Он мог завидовать мне, что имею возможности даже во время бунта несколько улучшить своё благосостояние, да и только. Зато Афанасий Кириллович казался человеком внушаемым, восприимчивым.

Так что? Сейчас Матвеев и раскроется? Расскажет про злого Нарышкина?

— Так ты завистников найди. Самых падких на серебро, да тех, кто более остальных кричит о твоём низложении, — сказал Матвеев, встал и, будто бы что-то забыл, возможно, выключить утюг, устремился прочь.

Лишь намекнул. Но так, чтобы я точно догадался о Афанасии Кирилловиче.

Держась за стол, чтобы не упасть, а потом неспешными и чётко выверенными шагами я добрался до кровати. Прилёг, ну или полусел, учитывая, что кровать-то была тупым треугольником. Головокружение немного спало.

— Егор Иванович, удалось ли тебе? — только лишь минуты через три, после того как Матвеев ушёл, в комнату вошла Анна.

Что именно мне должно было удасться, догадаться было несложно. Вряд ли Аннушку заботят вопросы политических интриг вокруг престола Российской державы.

— Да, теперь ты моя! — борясь с туманом в голове, сказал я.

Девушка зарделась. А потом состроила какую-то гримасу. А потом…

— Почему ты разоблачаешься? И отчего делаешь это в моём присутствии? Желаешь, кабы во мне кобелиная натура вверх взяла? — спрашивал я.

Наверное, Анна не всё поняла из сказанного мной. Но раздеваться прекратила.

— Так сам же… сказал, что раба я нынче твоя, — произнесла Анна.

И вот не знаю: то ли туман в голове не позволяет мне правильно оценивать слова девушки, или же я слышу все интонации, которые хочу услышать. Но не было в словах про рабство обречённости и неприятия.

— Ты не раба. Прислужница моя — да. Сытно и вкусно кормить меня повинна, прибирать в горницах моих, ключницей быть. А в ином… венчаться на тебе я не могу. Пусть ты и лепа, и по нраву мне. Но мне породниться с сильными родами буде потребно. То ты и сама разумеешь, смекалкой не обделена. Коли же решишь стать мне полюбовницей и делить со мной ложе, но без венчания, то счастливым сделаешь. А нет, то более никогда я о том говорить с тобой не стану.

Может быть, желание, чтобы все убрались и дали мне поспать, вынудило меня вот так прямо расставить все точки над «i» в отношениях с Анной. Это, конечно, был призыв к греху, и об этом вовсе не принято было говорить вслух. Но красавица должна сама понять, как ей вести себя со мной.

Да, понимаю, что она уже не дева невинная. И кто-то другой посчитал бы это причиной, чтобы сделать из девушки сексуальную рабыню. Знал я и то, что насилию подвергали её. Вот поэтому сама она должна принять решение.

— Спаси Христос! — сказала только Анна.

— Три часа меня не беспокоить. Спать буду. А после лекаря, немца этого, покличь. Завтра мне на службу идти, а я всё ещё хвораю, — сказал я, закрывая глаза и моментально растворяясь в царстве Морфея.

И слышу я сквозь дрему разговоры. Голоса знакомые, родные. А понять-то и не могу, кому принадлежат.

— Ты, Никанор, пошто меня привез, а токмо запреты чинишь, с сыном разговор не даешь сладить? — сказал родной, отдающий теплом беззаботного детства голос.

— Хворый, порезанный он… Пущай поспит. А мы и взвару с тобой выпьем покуда, — отвечал успокаивающе Никанор.

Я открыл глаза…

— Матушка!

— Сын мой! — ответила женщина.

Глава 19

Москва

17 мая 1735 года

— Матушка, почему ты здесь? — спросонья удивлённо спросил я.

— Проснулся. Ну и на том слава Богу! — сказала мама и перекрестилась.

После она строгим взглядом посмотрела на Анну, стоявшую в уголке и теперь смущавшуюся больше, чем, наверное, если бы я сейчас её… Сильно, в общем, смущавшуюся.

— Поди прочь! — повелела Анне моя мама.

И кто сказал, что в России женщины забитые? Вот у меня с приходом матери вообще не складывается такое ощущение. Пришла, навела свои порядки, служанку мою выгнала. По-любому сейчас начнёт отчитывать меня.

— Сын! Ты зело много натворил, что негоже. Я смолчала, но нынче скажу все, — и вправду выпалила мама и тут же накинулась на меня.

Но потом. Она обняла меня, стала щеки целовать. Странное, конечно, поведение. Но мамы… Они такие. Бронятся и тут же жалеть начинают.

Я лежал с открытыми глазами и не понимал, что происходит. Готовился к полной выволочке, что меня сейчас ругать начнут, в чём-нибудь обвинять. А меня окатили такой горячей материнской любовью, что как бы ожогов не осталось.

Ко многому я был готов. Но не к этому. И всё же… приятно, чёрт побери!

— Выжил! Побил супостата! А ещё и в полковники выбился! — голос матушки дрожал, на ресницах дрожала слезинка восхищения. — Вот шла брать тебя, а нынче, как узрела… Мое дите ты!

Но в тот же миг настроение её сменилось. Вновь передо мной предстала строгая мама.

— За то зело серчаю на тебя, как мы батюшку нашего, отца твоего, схоронили. Без соборования… Сколь молили мы все в Троице, кабы Господь смилостивился над ним! — причитала матушка.

Тогда именно