Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

— Ваше Величество! — достаточно низко поклонился теперь я.

И не столько я прощался с государем, сколько напоминал о своём существовании. Только что прозвучало немало приятных для меня слов, которые касались наград. И вот он — один из экзаменов Петра Алексеевича. Остаётся ли он верен своим словам даже под гнётом боярина Матвеева?

Государь замялся, так что стало очевидно, что он всё-таки ещё мальчишка. Тот мальчишка, что изрядно напуган бунтом. Но ведь не настолько, чтобы у него, как в иной реальности, случился приступ эпилепсии? Я рассчитывал, что приступов у государя не будет.

— Боярин, — нерешительно, но всё-таки обратился Пётр Алексеевич к Матвееву. — Дворянский чин и землицы сколь-нибудь нужно дать полковнику Стрельчину.

Матвеев ухмыльнулся, лукаво посмотрев в мою сторону. На его лице так и читалось: «Что, обработал мальчишку?»

— Подумаю я над тем, как можно справить, — сказал Артамон Сергеевич.

— То слово мое царское, — сказал Петр.

Под тихое проявление радости Никиты Зотова, государь покинул мою комнату.

Без приглашения присесть, боярин Матвеев занял стоящий в комнате стол. Так получилось, что я-то всё ещё стоял. И голова-то моя к этому ещё не была привычной — всё небогатое убранство помещения кружилось, словно это я смотрел в раёк. И приходилось даже дважды прикрыть глаза.

— Вижу, что хворый. Ты садись, — боярин указал на место рядом с собой.

А по-другому тут и не присядешь. Ладно, не стоит нагнетать ситуацию. Хотя я бы с большим удовольствием прилёг, даже и в присутствии этого человека.

— Ведаешь уже, что тебя решили головным дознавателем признать в следствии о бунте? — усмехнулся Матвеев и тут же, не давая мне возможности ответить, продолжил: — Коли от кого другого не прознал, то скоморох Игнатка рассказал.

Не рад я был слышать, что Матвеев в курсе моих отношений с Игнатом. Нужно будет тщательным образом смотреть за шутом. Не является ли он, скорее, человеком Артамона Сергеевича, чем моим? Хотя пока все, что сообщал Игнат, шло мне на пользу. И даже, если он и «стучит» Матвееву, но выгоден мне — пусть так и остается. Лишь аккуратнее следует быть с шутом.

— На то Богу хвалу вознёс, что есть возможность у меня служить на благо Отечеству, — ответил я.

По мнению Матвеева, я ответил явно неправильно. Было видно недовольство. Какому это Богу я должен возносить хвалу, если сидящий напротив меня человек с таким нетерпением ожидает к себе благодарности? Да и какому-такому Отечеству я служить должен, если дело только в одном — Матвеев решил моими руками повернуть следствие в нужную ему сторону?

Это понятно, что, взлетев наверх, находясь у приоткрытой двери в комнату, где вершатся дела государственные, я неизменно попадаю во множество интриг. И уж тем более, что меня, как следователя, со всех сторон будут продавливать.

Но… можно ещё от всего отказаться. На вырученные деньги от бунта выкупить какую-нибудь из усадеб. Полусгоревших или полуразрушенных хватает. Да и жить в ней со своей семьёй. С одним братом оружие создавать, другого брата учить оружейному мастерству. Самому учиться. Прогресс двигать семимильными шагами. Чем, на самом деле не миссия?

И ведь такая жизнь — не самая худшая. Вот только она не для меня. Прозябать — и это во второй-то жизни, дарованной? Быть никем? Я не смогу влиять на историю в той мере, как мог бы. Не смогу углы в петровских реформах сгладить. Не смогу помочь добиться России ещё большего величия, чем это было при Петре Алексеевиче в иной реальности. Крови избежать, которая реками лилась во время великого правления Великого человека.

Долго думать не требовалось.

— Я принимаю на себя эту честь и буду вести следствие беспристрастно. Никто и никоим образом давить и влиять на меня не станет, — включив на максималках режим слегка придурковатого исполнителя, говорил я.

Мол, не понимаю, к чему ты клонишь, Артамон Сергеевич. Ты же наверняка, такой правильный и честный боярин, будешь требовать с меня только лишь честности, как от самого себя!

Неприятно прятаться за подобные образы, но порой лучше схитрить, чем попереть буром и заиметь дополнительные проблемы.

— Хвала тебе за это, — спустя некоторые секунды говорил Матвеев. — Токмо с плеча рубить тут не следует. По-первому — мыслить о державе нашей. А уже после — о справедливости.

Удивительно. Я был полностью согласен с боярином. Вот только уверен, что у нас могут расходится мнения о том, что для державы добро, а что зло.

Для того, чтобы сразу же послать к чёрту Артамона Сергеевича с его попыткой уже сейчас влиять на следствие, ещё не начавшееся, важно знать позиции других политических игроков. И не просто знать, но и думать, как их сталкивать лбами. И делать это так, чтобы я был лишь сторонним наблюдателем. Задачка очень непростая. Но думаю, что именно такую стратегию мне и нужно выбирать.

— Что же справедливым тебе, боярин, кажется? — спросил я тоном, будто бы уже сейчас собираюсь писать итоговый протокол следствия.

— По-первому — Софью и всех её приспешников убрать. Нарышкины трусливы. Головы рубить забоятся. Вот и думай! Софью в Суздаль, иных в ссылку, — Матвеев уже давал прямо-таки чёткие указания, чем должно закончиться следствие.

— Имущество? Их добро? — уточнял я, словно бы и вправду готов был слушаться.

Матвеев задумался.

— Вот чего Нарышкино племя не простит, так это если с ними не делиться. Так что часть возьмёшь себе и тем, кто в следствии участвовать будет. Иное с Нарышкиными поделишь. Я же своё добро верну, — проявил необычайное благородство Матвеев.

Впрочем, скорее всего, он рассчитывает на то, что будет стоять у руля Российского государства. Рассчитал уже, что делёжка имущества Софьи Алексеевны, её ближайших соратников, в том числе и весьма небедного Василия Васильевича Голицына, — всё это напоказ, демонстрация перед людьми. А вот сам Матвеев будет свои серебряные ефимки складывать потаённо.

— Я услышал тебя, боярин! Понятны мне твои чаяния. Понятно мне и желание патриарха нашего. И что мыслят об сем иные бояре, князья Ромодановские. Буду думать, как вам всем угодить, — солгал я.

Никому я угождать не собираюсь. Возможно, лишь помыслы выслушать. И позицию патриарха нельзя назвать чёткой и понятной. Можно лишь сказать,