Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

А храбрый и мудрый Григорий Григорьевич Ромодановский воспылал словно бы отцовской любовью к Стрельчину. Своих двух сыновей он мог одарить лишь прохладной благосклонностью. Не видел Григорий Григорьевич в них того стержня, характера, который есть у полковника. Да и пристроенные они, и от отца несколько отдалились, занимаясь службами своими.

— И… я за то! — последним сказал своё слово патриарх.

Нехотя сказал. Он-то хотел продвинуть свою кандидатуру на главного следователя. Однако владыка Иоаким понимал и то, что, кроме Иннокентия, у него не так много верных людей. А чтобы быть верным, рядом, видеть, как бунт развивался, да ещё и при этом умным… кроме как Иннокентия, и предложить на должность главного расследователя никого нельзя было.

А было бы, по мнению патриарха, очень даже хорошо, чтобы следствие вёл представитель церкви. Тогда и крови не было бы, и казней не случилось бы. Разошлись бы всем миром — в это верил владыка.

Деятельный ум его уже был занят такими мыслями: Егор Иванович Стрельчин — договороспособный малый. Вон как договорился с самим патриархом!

— И покуда следствие буде, тебе, Софья Алексеевна, как и людям твоим али Милославским, надлежит оставаться в Кремле, — сказал Матвеев.

— А ты кто таков, кабы указывать мне? — зашипела Софья Алексеевна.

— А тут есть ещё, кто считает иначе? — сказал Матвеев, обведя рукой всех присутствующих.

Таковых не нашлось.

И всё-таки Софья Алексеевна многое рассчитала правильно. Как минимум у неё есть отсрочка. Следствие в России — это процесс долгий. Особенно такого дела, как бунты, практически переросшие в гражданскую войну.

Такой процесс может и год занять, и два, и всю жизнь.

Знать бы ещё царевне, остался ли в живых Иван Андреевич Хованский. Он единственный, кто будет петь песни соловьём, даже и без пыток. Однако пришли к царевне слухи, что усадьба Хованского разграблена, его домочадцы убиты, как и некоторые слуги.

Скорее всего, это сделали сами бунтовщики, из тех, что вырвались из Москвы и сейчас небольшими группами двигаются кто на восток, а кто и на юг, к казакам.

Все уставились на Петра Алексеевича. То затыкали рот ему во время обсуждения, теперь же должна прозвучать воля государя. Юному Петру не нравилось то, что его воля — это ровно то же, что решение Боярского собрания. Ещё не Дума, её состав он должен утвердить в ближайшее время. Но всё равно слова государя нужны только лишь для подтверждения уже принятого другими решения.

Пётр дождался позволительного кивка от матери.

— Так тому и быть! — постарался насколько мог грозно сказать царь. — И я лично о том расповедаю полковнику Стрельчину. Наставнику моему.

* * *

Сколько проспал, я не знаю. Ответ Анны, что, мол, долго, вряд ли можно считать сколько-нибудь точным определением. Из цветного витражного окна скудно проникал в комнату свет. Но понять время суток было нелегко.

— Утро нынче, али уж день? — спросил я у девушки.

— Так заутренняя уже давно прошла, — отвечала Анна.

Будем считать, что сейчас, условно, уже день. Получается, что проспал я сутки или больше того.

Приподнялся с кровати — закружилась голова. Усталость словно бы никуда не исчезла. Неужели вправду Господом Богом или какими иными силами мне было дано сил ровно столько, дабы предотвратить бунт? И теперь как? Я превратился в немощного отрока? Словно бы в старика? Так и в конце своей первой жизни немощным не был.

Будем не только надеяться, что это не так, но и прилагать усилия, чтобы меньше уставать. А для этого мне нужен крепкий и сильный организм и тело. Позже. Начинать тренировки в таком состоянии — это не только не помочь себе, это верный способ усугубить ситуацию. Пока что нужно есть, беречь себя и слушать организм, когда он позволит себя укреплять систематично.

— Что же нынче происходит? Кто спрашивал обо мне? — отставив попытки встать, я лишь поудобнее присел в кровати и старался не поворачивать голову, чтобы не кружилась.

— Так многое… Разбили, значит, супостата. Царевна Софья Алексеевна то ли мирилась с царём, то ли она и вовсе не ссорилась, а лишь вернулась в Кремль… — начала рассказывать мне даже не события, а свою интерпретацию Анна.

Девушку, надо признаться, было приятно слушать. Её звонкий голосок не отдавался эхом в моей голове. Напротив, будто бы имел чудодейственные свойства. Голова шуметь и кружиться постепенно переставала. Или голос тут ни при чём? Но я подумал, что лучше не рисковать и не останавливать девушку. Пусть говорит!

Поддавшись порыву, я взял Анну за руку и нежно погладил её ладонь. Она было попробовала выдернуть ручку, но одумалась, позволила мне проявить такую нежность. Посмотрел в ее карие глаза, как в омут окунулся. Глубокий взгляд, манящий. А тело…

И почему она не дочка какого боярина, или представителя сильного дворянского рода? Мне нужна поддержка, опора. Я же как тот товар, хочу себя продать в хорошие руки. Или не так… Хочу купить добрый товар, чтобы уже потом своими руками… Нет не так, не столько руками, сколько… Куда-то меня несет!

Что я там обещал Игнату-шуту? Что не обижу его воспитанницу? Ну так и не собираюсь этого делать. Хотя и замуж не зову — сложно в этом времени как-то с амурными делами. Слишком часто думать нужно, что и как делать. А любые эмоции, связанные с симпатией или любовью, — это не про думать, это прочувствовать.

Но вот смотрю на красавицу, и думаю: а так уж мне важно, чтобы жена была из сильного рода. Не получится ли, что новоиспеченные родственнички попробую меря, как зверька какого, приручить? Сделать своим питомцем? Но… хватит, утону.

Я отвернулся и вернул свою руку на место. Иначе она уже выходила из моего подчинения.

— Государь спрашивал… Приходили от него… — после небольшой паузы выпалила Анна.

— Так с чего ж с этого ты не начинала говорить? — сказал я и вновь сделал попытку встать с кровати.

Опять неудачную.

Информации от Анны было мало. Мне нужно знать, на каком я сейчас свете, кто я сейчас. Могут же и чина полковника лишить. Вполне допускаю, что найдутся те, кто захочет изъять у меня прибыток, полученный от бунта.

Однако я успокоил себя: если бы были какие-то серьёзные подвижки по отношению ко мне, то дядька Никанор или кто иной давно стучался бы сюда.

—