Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

— Дядьку? Да то ж быстро! Он же рядом! — сказала Анна и упорхнула за дверь.

И почему-то именно с её уходом на меня обрушился такой звериный голод, что мог бы, кажется прокусить и ту девичью ладонь, которую только что поглаживал. Наверное, эмоции, что я испытываю рядом с Анной сильнее голода. Как бы не влюбиться.

Посмотрел в сторону стола… И какой-то окорок там, и колбаса, и горшочки с чем-то стоят, большой кругляш хлеба. Что-то дымит. А аромат-то какой!

Вот и лежи! Облизывайся! А мог бы спрашивать девку и при этом жевать. Или не спрашивать и быть уже с девкой.

Через две минуты в комнате появился дядька Никанор. Что меня удивило — он в сопровождении Игната пришёл.

Я посмотрел на двух дядек и тут же нашёл в них много общего. И даже не во внешности. Игнат-то был с коротко стриженной бородой и с привлекающими взоры завитыми усами, словно бы как у Сальвадора Дали в будущем. Ну ему для образа нужно было что-то такое носить на лице.

Но вот глаза… Они оба смотрели добрыми и участливыми глазами. И пусть Игнат больше наблюдал за Анной, а Никанор осматривал меня, но у обоих был добрый взгляд, отеческий.

— Поздорову ли? — спросил Никанор.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать, — изрёк я мудрость. — Отлежусь чутка, да всё будет добре.

— Ну, да Господь милостив! — сказал Игнат.

— Кто приказал в меня стрелять? — тут же перешёл я к делу.

Дядьки перекинулись взглядами. Никанор тяжело вздохнул.

— Выздоровел бы, а после уже и думать о том стал бы. А ещё лучше… забыл бы ты о том. И без того Господь к тебе благоволит. Пошто волю Его сокрушать? — сказал Никанор.

Насколько был способен, я посмотрел на него грозными очами. Кто бы ни был замешан в покушении на меня, ответ должен быть таким, чтобы другим повадно не было. Да и кто сказал, что следующей попытки не будет, если всё оставить без ответа?

— Кто стрелял? — повышая голос, ещё раз спросил я.

— Кто-то из Нарышкиных. Паршивец, который стрелял в тебя… Его родичи… Они должны много серебра Афанасию Кирилловичу Нарышкину. И хотели тебя убить, — явно нехотя, но всё же сообщил мне Игнат.

Старик посмотрел на меня вопрошающими глазами. Словно бы просил о чём-то.

— Говори, дядька Игнат! Что на душе и о чём просить хочешь? — сказал я. — Помогаешь ты мне. Отплатить тем же хочу.

— Государь благоволит тебе. И пусть ты словно середь огней многих меж бояр, яко собака в стае волков, но уже вес имеешь, — Игнат замялся. — Проси за меня и Анну, кабы отпустили. Коли всё сладится, яко я мыслю, то земля будет у тебя. Давно землицы, хоть бы и каких пять-десять десятин, желаю для себя.

Так… Я тут думаю, что меня резать скоро придут, а тут ещё и землёй могут наградить. Хотя образное сравнение, что я волкодав среди волков, может показаться и обидным, если только не думать о том, что Игнат, скорее всего, прав.

— Попрошу за тебя и за Анну, — решительно сказал я.

Посмотрел в сторону девушки. Аннушка закрыла ладонями глаза, села на лавку и принялась рыдать. Всё же, скорее всего, от радости, чем от огорчения, потому и слова поддержки были не нужны.

Молодой организм откликнулся от мысли, как именно может меня Анна отблагодарить. Но сознание пожившего человека вновь победило. Всегда ли сознание над инстинктами будет преобладать? Не уверен.

— А вести для тебя такие… — стал говорить Игнат.

Я слушал и поражался. Неужели Софья Алексеевна смогла в такой ситуации выкрутиться? Ведь очевидно, что рыльце в пушку, если только можно так назвать столь миловидное личико. Не видел я царевну, не могу утверждать, насколько художник Васнецов был прав, изображая её толстой и некрасивой бабой, но молва шла о ней иная. Может и не красавицей ее считали, но приятной и справной.

То, что сообщил Игнат, следовало ещё обдумать.

Меня, выходит, назначают главным исследователем, ну или главой некой чрезвычайной комиссии. Другой мог бы порадоваться такому стечению обстоятельств. Однако я понимал, какие игры могут развернуться вокруг следствия. И внутри этого эпицентра теперь, покуда спал, был поставлен я.

Но это и хорошо, что я оказываюсь такой фигурой, которая ни нашим, ни вашим. Хотя и понятно, что если я уже остаюсь рядом с властью, то мне необходимы союзники и поддержка. Как бы я ни хорохорился, как бы ни уповал на своё послезнание и личные навыки, но один в поле не воин.

— И что первым сделать? Собрать сотников и полковников — али же идти до Петра Алексеевича? — задумчиво спрашивал я.

Спрашивал, скорее всего, у самого себя. Но и мнение умудрённых мужиков, стоящих возле моей кровати, также учитывалось.

— Куды ж тебе? Отлежись, хворобы прогони свои! — советовал Никанор.

Я задумался. Действительно, как-то забыл о том, что я ещё пока не трудоспособен. Вот только нельзя упускать бразды управления войсками из своих рук. Пусть полковники и сотники услышат от меня те указы и приказы, которые ещё им не успели довести бояре.

Кто там управлять стрельцами должен? Князь Долгоруков. Но он-то за время бунта явно дискредитировал себя. В царских палатах теперь будет решаться вопрос о том, кто должен сменить Долгорукова. А это дело непростое. Лично я, например, хотел бы видеть на посту головы всех стрелецких приказов Григория Григорьевича Ромодановского.

Вот и первое дело.

— Пошлите кого до воеводы Ромодановского Григория Григорьевича, до государя… и до боярина Матвеева. Поведайте им, что я жив и здоров, но прихворал, — повелел я скорее Никанору, чем Игнату.

Никого я не буду звать, но пускай все знают, что жив и к разговору способен. Если я нужен — ко мне сами придут. И ведь придут… обязательно. Наверняка считают, что следствие — оно как дышло: куда повернёшь, туда и вышло. Считают да высчитывают.

Ну а я постараюсь расследовать всё досконально. И пусть мне небезразличны справедливость и правосудие, но важнейшим является полезность для державы.

Вот как мне принять решение о казни, или даже ссылке, Василия Васильевича Голицына, пока он ещё не купил у поляков Киев? А что, если кроме него ни у кого не получится и цену скинуть, и вообще