Слуга Государев 2. Наставник - Денис Старый

я настаивал на скорых похоронах. Семья была, наверное, в удивлении от того напора и решительности, что я демонстрировал. Для меня главным было предать близкого мне человека земле, не оставить его и своих родных на поругание бунтовщикам. А обстановка не терпела отлагательств — не до обрядов было, я спешил на службу.

Я попытался это объяснить своей матушке. Но куда там! Когда уже прямая опасность семье не грозит, когда пережили шок от потери кормильца, любые мои доводы нещадно разбивались о стену. Единственное, что она сказала логичного, что нужно было тело отца везти в Троицу. И уже там, по всем обрядам, хоронить.

— Что за девица тебе прислуживает? — вновь неожиданно резко матушка изменила тему разговора. — Не вздумай на какой прислужнице. Они тут в Кремле еще те…

— Сватали мне девицу одну… дочь кремлёвского стряпчего у крюка… — попытался я обстоятельно рассказать, как ко мне попала Анна.

— И как? Дочь такого человека потребно брать в жёны! Породниться со стряпчим у крюка — превеликое дело для нас, — перебивая меня, сказала матушка.

Я поднялся с кровати. В ночной рубашке без лишнего стеснения подошёл к ведру с водой и стал умываться.

Нехорошо всё же, что мать надо мной, как оказывается, такую власть имеет. И нужно попытаться разобраться, так ли это. Или же после смерти отца матушка примеряет на себя роль главы семьи?

Наконец, я вытерся чистым рушником и снова повернулся к ней.

— Жену выбирать себе стану сам, — вынужденно жёстко говорил я. — И уж лучше Анну возьму, чем дщерь стряпчего у крюка. Анна — сие та девица, что ты видела. И взял бы, если б не то, что нынче я дворянином стану. И смогу подбирать жену под стать себе.

Я говорил и замечал недоумение в глазах родной для меня женщины. Она молчала, слушала, то и дело, словно сама себе не веря, качала головой.

— И ведь передо мной сын мой… но нешто ты не тот Егорка, коего ведала я в седмицу назад. И говоришь ты… словно бы с украины какой прибыл, — задумчиво сказала матушка.

— Матушка, — сказал я, взял руку женщины и поцеловал. — Поверь, это я и есть. Токмо как батюшки не стало, мне быть головой рода нашего. Потому и меняюсь, взрослею. Не со мною ли ты?

Я видел, как она расстроена, и хотел её убедить, вот только в чём? Ведь право сердце её материнское.

Тем временем Стрельчина смахнула слезинку и твёрдо проговорила:

— Ты что накумекал? Что я откажусь от чада своего? Не бывать такому! Иной ты с того, что мужем стал. А ещё ты и голова роду нашему! В том твоя правда, — поспешила заверить меня мама.

Ох, какая свекровь кому-то достанется! Строгая, придирчивая! Матушка стала ходить по моей комнате, смотреть пыль, водить пальцем по сундукам, по столу. Стала смотреть, чем же меня кормят. Открывала уже остывшие горшки с едой, нюхала. С одного так и пробу сняла.

— Полковник и царский наставник жить должен лепше! — сделала заключение высокая инспекция.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге показался дядька Никанор. Этот многомудрый воин, несмотря на свои седины, показался мне сейчас растерявшимся мальчиком. Я таким его еще не видел.

Да неужели! Нет, и вправду, на самом деле! Мне захотелось смеяться. Никанор влюблён в мою мать? Я чего-то не знаю? Боюсь, что слишком многого.

Никанор тем временем неловко отбил поклон. И было не понять, кому вообще он кланяется. Если мне — так то впервые. А вот если матушке моей…

— Спаси Христос, Никанор, что сына мне сохранил. Вовек не забуду! — повернувшись к нему, сказала моя мама.

— Да я что, Аксинья Христофоровна… а как же иначе… — несвязно лепетал Никанор.

Странное чувство зародилось у меня внутри. Я вдруг стал смотреть на своего крёстного отца как на предателя. Ведь предал он память друга своего, моего отца. Вон как на маму зыркает, негодник.

А если судить не чувствами, а умом, то понимаю, что было бы даже неплохо, если бы через какое-то время моя мама и Никанор… Хороший он дядька. И действительно помогал мне и помогает очень много. Ну а мама — как бы в монастырь не ушла. Пускай бы и жила себе нормальной жизнью и была счастлива.

Понятно, что современные морально-этические установки не позволят быстро и безболезненно маме и Никанору сойтись. Но я может быть и повлияю на это дело. Понятно, что отец останется в сердце, но Никанор для нашей семьи будет серьезным приобретением. Род нужно развивать. Стрельчены еще стрельнут и в историю войдут!

Но об этом, конечно, говорить ещё очень рано. Пока что пусть себе переглядываются.

— Матушка, ты в Кремле остаёшься или как? — намекал я, что у меня много дел, кроме того, чтобы иметь счастье видеть маму.

— А дом на кого я оставлю? На ту мокрицу, сестру твою? Девке замуж пора, а она всё никак справной хозяйкой не станет. Так что ты тут разбирайся, и дома ждём мы тебя. Решать потребно, яко жить будем без батюшки нашего, — сказала мама, но вопреки сказанному никуда не пошла.

А я же видел, что Никанор пришёл с какими-то новостями. Так что пришлось в каком-то смысле попрать нормы этикета, оставить родную женщину в моей комнате, а с Никанором пойти в соседнюю.

— С чем пришёл? — спросил я.

— Живой он пока. Можно говорить, — сообщил мне Никанор.

Конечно же, я понял, о ком идёт речь. Есть у меня один козырь — Иван Андреевич Хованский. Этот гордый человек слишком тяжко ранен, с проломленной грудью, с переломанной ногой. Однако, на удивление, уже второй день, а не помрёт. Даже, видимо, в сознание пришёл.

— Печать его при нём? — спросил я. Никанор кивнул. — Тогда запишите все его показания. Печать приложите к ним. И так, чтобы он и Софью Алексеевну оговаривал… В ином письме — патриарха… В ином письме…

Вот тут я задумался. Был у меня ещё один товарищ в кавычках, с которым так или иначе, но мне придётся разбираться. Поверят ли, коли сказать, что он также был замешан в бунте?

— И ещё в одном письме Хованский должен написать, что имел сговор с Афанасием Кирилловичем Нарышкиным. Что тот заплатил бунтовщикам, дабы остаться в живых, — давал я наставления Никанору.

— Что