Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

Лобанов, – что ложность суждения должна служить нам возражением против этого суждения? Важна не истина, а то, насколько суждение поддерживает жизнь, поддерживает нацию – самые с виду ложные суждения для нас самые необходимые.

И Андрей понял, что над ним издеваются и что никакого толка он не добьется. Да и пьян он уже был тоже основательно, а в пьяном виде всегда стремился уползти в норку, спрятаться, пережить, не показать. Лобанов еще что-то говорил, но Андрей не слушал. Разговор вскоре завял. Они распрощались.

Глава 24

Андрей проснулся рано, выдернул себя из постели, долго стоял под душем. Голова болит, во рту сухо, но вообще-то ничего страшного. Что значит качественный напиток – ведь граммов семьсот он вчера в себя влил… Никогда в жизни столько не пил. Он высушил волосы феном, оделся и собрался спускаться к завтраку. «Нужно Саше позвонить, – вдруг подумал он и потянулся к телефону. – Просто спрошу, как дела».

Набрал код оператора – с Москвой автоматической связи не было. Продиктовал номер, который знал наизусть, положил трубку и стал ждать. Зазвонил телефон, он схватил трубку.

– Алло?

– Москва, соединяю, – пропел по-английски женский голос.

– Саша! Это Андрей, привет, как у вас дела?

Пауза, и неожиданно Андрей услышал рубке незнакомый мужской голос:

– Кто звонит? Кто звонит?! Алло!

Андрей медленно положил трубку. В голове было совершенно пусто. Он снова набрал оператора, достал записную книжку, листнул, продиктовал оператору номер Рихарда. Оператор перезвонила через две минуты, извиняющимся голосом сказала, что абонент declined the call[27]. Не хочет разговаривать, значит. Он еще посидел, бессмысленно глядя на телефон, потом встал, включил телевизор, снова сел. На экране возникла знакомая уже обложка с репродукцией Нестерова, дикторша что-то быстро говорила по-шведски, он ухватывал отдельные слова… sensationella… innovativa… Nietzsche… anonym från Moskva… fantastisk[28]…

Андрей встал, спустился к завтраку. Увидел за вчерашним столиком Лобанова, подсел.

– Я звонил в Москву, своим родственникам, – сказал он, глядя в стол. – Ответил какой-то незнакомый голос.

Лобанов сочувственно кивнул:

– Это вы Александру Шереметьеву звонили, мужу вашей сестры?

Андрей только вытаращил глаза на собеседника, ничего не сказал. Налил себе кофе из металлического кофейника. Есть совершенно не хотелось, он заставил себя проглотить кусок сладкой селедки, выпил отвратительного кофе. Минут через десять Лобанов встал, Андрей автоматически поднялся следом. Вышли на улицу, пошли по набережной, свернули в Королевский сад.

– Прогуляемся, – сказал Лобанов. – Вам в четырех стенах сидеть сейчас не следует, да и мне полезно прогуляться, заодно покурю и посмотрю, как молодежь работает.

– В смысле? – не понял Андрей.

– В смысле что вас ведут – вон там на скамейке наши… А вон там, в машине, кажется, ваши…

– Ведут? Меня? Зачем?

– Господи, – вздохнул Лобанов, – вы и правда ничего не понимаете. Ну, все же просто. Этот ваш писатель и все его сатиры никому не интересны. И Ницше, именем которого они клянутся в каждом абзаце и в каждой фразе своих официальных речей, никому уже давно не интересен. Ну, да, основоположник, ну, да, вся РНР увешана лозунгами вроде «Учение Ницше всесильно, потому что оно верно». Чушь же, согласитесь! Или вот, прямо перед моим окном висит: «Идеи Ницше живут и побеждают». Это все для масс, это все идеология. Элита ни во что уже давно не верит. И сатирой тут ничего не сделаешь.

– Элита?!

– Не нравится слово? Ну, пусть будут власти предержащие. И во всей этой истории, в которую вы по наивности впутались, ни книга эта, ни ее автор никому не нужны. Все гораздо проще: нашим нужен громкий политический процесс над евреем, автором пасквиля, предателем родины (они, как я понимаю, очень расстроились, когда поняли, что Арон Коэн – не еврей). Вашим нужен громкий московский политический процесс над писателем, чтобы показать всему миру, что в РНР нет свободы слова, и вообще антисемитизм (они тоже огорчились, когда выяснилось, что автор, как теперь выражается у вас в Петербурге молодежь, ни разу не еврей – не пришьешь РНР антисемитизм). Разве так по-русски говорят – ни разу не еврей? Совсем вы там у себя русский язык забыли.

Андрей молчал.

– Или другой вариант, более вероятный, – продолжал Лобанов. – Москва (а «Москва» тут значит «Берлин») хочет большого скандала, хочет доказать, что это все провокация, и книгу на самом деле написали вы – под диктовку ваших или американских спецслужб.

– Я?!

– Вы, вы, а иначе зачем, вы думаете, вас сюда привезли? Шереметьевых спасать? Не смешите меня. Наши, скорее всего, хотят представить все как большую провокационную операцию ЦРУ: мол, этот господин Рихтер, профессиональный политический историк, то есть работник идеологического фронта, уговорил своего ни в чем не виноватого родственничка…

– Дмитрий Васильевич! Что вы несете, какого фронта я работник?!

– Идеологического. Не перебивайте, если хотите понять, в каком мире живете. Уговорил, значит, своего родственничка выдать себя за автора скандальной книги и передал в издательство – по заданию вашей разведки, естественно – готовый текст. То ли сам написал, то ли ему из Лэнгли прислали… Не зря, де, этот Рихтер все ездил в Москву, якобы в архивы, а на самом деле выполнял тайные шпионские задания. Содержание книги наши, конечно, представляли себе смутно, только по издательскому анонсу («это сатирическая бомба, показывающая абсурд современной московской жизни»), но автора вычислили. А ваши, питерские, рукопись прочли и увидели шанс раздуть скандал, чтобы иметь очередную возможность обвинить наших в нарушении прав человека. Автора они, конечно, тоже вычислили, вот и послали вас в Стокгольм, якобы Шереметьевых встречать.

– Откуда вы это все знаете?

– Да я такие комбинации всю жизнь рассчитывал, узнаю знакомые ходы.

– Какие такие ходы?

– Ну, какие… Как они обычно работают? И наши, и ваши? Подсылают бабу, а там она подсыплет чего-нибудь в ваш утренний кофе – вы и не поймете ничего, проснетесь в Москве. Что покраснели-то? А, была уже, значит, баба? Интересно, кто? Как ее звали?

– Хельга.

– О! Это серьезно. Надеюсь, это не вы ей сказали настоящее имя автора?

– Что вы себе позволяете?!

– Да я все понимаю, Андрей, – махнул рукой Лобанов, – и совершенно вас не осуждаю. Ваэ соли[29], так сказать. Опять же – натура сик волюит[30], а чего волюит натура… А Хельга профессионалка, и преотличная. Я вам даже немного завидую.

– Вы хотите сказать, – не веря, спросил Андрей, – что наши специально послали меня сюда и подсунули Хельгу, чтобы меня похитили и посадили в Москве в тюрьму?

– Нет, Хельгу вам, как вы выражаетесь, подсунули, конечно, наши, но послали вас ваши, и именно с этой целью. Да не переживайте вы! Подумаешь, посидели бы пару