Русский бунт. Кровавый год - Алексей Викторович Вязовский

— крепостное право, землю. Часть перебежала ко мне из-за страха, часть — из расчета. Но большинство меня опасается. Лидером их, неформальным, вижу Михаила Щербатова. Тот самый историк, племянник председателя. Голова варит, язык подвешен. Пламенный оратор. Что ему нужно? Сохранить хоть остатки привилегий? Вернуть утраченное? Сомневаюсь. Скорее — найти себе место в новой системе. И он достаточно умен, чтобы понять: в открытую против меня не пойдешь. Будет интриговать. И искать союзников.

Кто его союзники? Первыми на ум приходят депутаты от национальных окраин. Прибалты — бюргеры, черпающие свою силу, свою независимость в прежних привилегиях ганзейских городов, и остзейские бароны, что меня просто возненавидели после указа о вольности и кто уцелел после кенигсбергского штурма. Они потеряли свои латифундии, где немцы властвовали над эстами и латышами. Поляки и литвины, небольшая часть малороссов — шляхта, что тоже цеплялась за права свои и власть над белорусско-украинскими хлопами. Финны, шведы — после победы под Выборгом и смерти Густава они, казалось, притихли, но их представители в Собрании будут отстаивать свои интересы, свою автономию. Сможет ли Щербатов собрать их всех под свое крыло? Возможно. У них общая боль — боль потери прежнего статуса, прежней власти. Общий страх перед новым, непонятным порядком.

Назовем их условно «Партия старого мира». В нее входит и более умеренное крыло. Те, кто, как, например, бывший граф Ефимовский, уже нашли себя в обновленной России. С ними, надеюсь, и Румянцев-Задунайский, и Долгоруков-Крымский, и Суворов, и еще многие тысячи армейских и флотских офицеров, чиновников и прочих бюрократов. Да, они многое потеряли, но многое и приобрели. И еще приобретут, коль станут служить не за страх, а за совесть. Ефимовский, вон, долго болел после «гостей» у Орлова, поправился и рвется в работу, на печи не лежит. В дворянской «партии» депутатов к его голосу прислушиваются.

Самая многочисленная фракция — крестьянская. Их представители, избранные от деревень, от волостей. Простые люди. Чего им нужно? Земля! Узаконить результаты Черного передела — это главное. Чтобы то, что взяли, теперь по закону стало их. Льготы на пользование лесом, водой — это тоже жизненно важно. Налоговые послабления для пострадавших от голода районов — я же знаю, как им тяжело пришлось, сам видел. И… что-то новое. Кто их лидер? Называли два имени. Николай Куропаткин — тот самый одноногий унтер, доросший до корпусного командира, которому Кулибин протез сделал. Или Болотов, Андрей Тимофеевич? Хоть и бывший дворянин, но всей душой с крестьянами, агроном. Видимо, пошли от его уездов депутаты, его и выдвинули. Неважно, кто лидер. Главное — их требования. Они про земное, про насущное. Про хлеб. Про жизнь. Назовем их «Партия Земли».

Третья сила — купеческая. Хотя это неправильное название. Они — и разночинцы, и торговцы, и промышленники-мануфактуристы. Новые люди. Не все из них богаты, но все предприимчивы. Им нужна торговля, нужны рынки. Кяхта — это их мечта, путь в Китай, к богатству. Промышленность — заводы стоят, работать некому. Нужны рабочие руки, нужны законы, регулирующие труд. Трудовое законодательство, вот как это называется в будущем. Финансовая реформа — им нужны устойчивые деньги, банки, кредиты. Частная золотодобыча в Сибири — тоже их интерес. Богатеть хотят. Понятно. Их лидеры — Андрей Родионович Баташов, промышленник с Урала, хваткий мужик. И Лазарев, армянин. Они про деньги, про дело. Про прогресс, но по-своему. Назовем их «Партия Дела».

Три фракции. Три силы. Они будут спорить, будут торговаться. Будут пытаться протащить свои интересы. Землю, торговлю, привилегии. Всё это важно, конечно. Но все эти вопросы потом, в Думе, в Сенате будут решать. Постепенно. Не сейчас…

Сейчас самое главное, чтобы проголосовали за Конституцию. За мой Закон. Закон, который скрепит эту новую Россию, не даст ей развалиться под напором старых обид и новых амбиций. Закон, который даст мне власть, чтобы вести страну вперед. Вот что по-настоящему важно. Вот что стоит на кону.

* * *

Взяли Ожешко в Риге тихо и незаметно. Тут же на корабль и в Кронштадт.

Следствие длилось недолго, дольше пришлось ждать членов военного трибунала — я решил, что нашего товарища будут судить сами поляки-офицеры. Те самые первые 44 человека, которые перешли на мою сторону под Оренбургом и число которых сократилось до 38 — Чеснов Курш, первый предатель, где-то тайно захоронен, несколько человек сбежали или погибли в боях. Остальные верой и правдой мне служили, кто-то более успешно, кто-то менее. Росли в чинах и званиях, с каждой военной кампанией ширился на груди орденский иконостас. На суд смогли прибыть двадцать два офицера, часть из них была с красными бантами депутатов Земского собрания, а часть прибыла прямо из действующей армии. Самый именитый среди них, бывший поручик конфедератов и правая рука Крылова, генерал-майор Казимир Чекальский возглавил трибунал. Обвинителем вызвался Жолкевский, уже восстановленный в звании, активно добивавшийся успехов на политическом поприще и уже успевший блеснуть на трибуне в Разумовском дворце.

Почему я так решил, зачем отдал судьбу арестованного Ожешко в руки соотечественников? Немного по-иезуитски, да? Тут все просто, как дважды два. Дело не только в том, что предатель — наш старый боевой товарищ, наверное, самый заслуженный из всех поляков, и уже в силу этих обстоятельств имеет право на особое отношение. Для меня важнее другое — хотел, чтобы доверие ко мне Привислинского края и его лучших представителей ничем не омрачилось. Вплоть до того, что готов на оправдательный приговор.

Оправдания не случилось.

Анджей запираться не стал и вывалил все в подробностях. И про свои мотивы, и про то, как все вышло. Собственно, началось его падение с прибытия в Петербург. Сперва подкатили местные поляки, потом нарисовался французский посланник маркиз де Жуиньи и секретарь посольства шевалье де Корберон. И те, и другие давили на больную мозоль — на печальную участь шляхетства, к которому Ожешко принадлежал, чьи идеалы разделял всеми фибрами души.

Генерал-майор Чекальский не выдержал и, позабыв о своей роли, от которой требовалась беспристрастность, громко сказал:

— Пан Анджей, я не понимаю… Ужель ты в ум взять не мог, какую страшную участь уготовили наши вольности польской державе? У тебя что, толкового комиссара в дивизии не было? Прибыл в нашу армию «Центр» с юга вместе с генерал-поручиком Суворовым комиссар 1-го ранга Николай Смирнов, умница каких поискать, самородок и полиглот. Сколько у нас было разговоров, на многое он нам глаза открыл. В том числе про то, что давно у горла панства людский нож замер — того гляди в дело