Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

— Милосердие, государь. И милостыня. И молитва. Сильнее меча и копья — молитва праведника. Она грады укрепляет. Я читал в летописях: когда князь творил милостыню и молился, даже враги отступали, чудесами божьими побеждаемые.

Он не лгал. Он говорил то, во что верил сам царь, но говорил это с убеждённостью человека, знающего историю. Он приводил примеры из летописей, которые Фёдор, человек начитанный, конечно, знал.

— Да, да! — кивал царь, и в его глазах загорался огонёк. — Так и есть! Так и есть!

Они просидели в саду больше часа. Григорий избегал любых конкретных предсказаний, но умело вплетал в разговор свои знания. Он говорил о важности укрепления городов, о помощи сирым и убогим, о том, что истинная сила государства — в вере и справедливости. Всё это было облечено в форму духовных бесед, но по сути являлось готовой программой действий, идеально совпадающей с собственными чаяниями царя.

Когда Григорий наконец собрался уходить, Фёдор остановил его.

— Брат Григорий… Не хочешь ли остаться при нас? — спросил царь просто. — Для душеполезных бесед. Скучно мне с одними боярами. О деньгах да о войнах толкуют. А ты… ты о душе. Будь нашим молитвенником.

Григорий снова поклонился, скрывая охватившее его волнение. Это был успех. Невероятный успех.

— Великая честь для меня, государь. Только с благословения игумена…

— Игумену наш указ будет, — махнул рукой Фёдор. — Место тебе в келье рядом приготовим. Будешь ко двору приходящим. Ну, ступай с Богом.

Григория проводили те же стрельцы. Выходя из Кремля, он чувствовал себя иначе. Он был не безродным странником, а «царёвым молитвенником». Он получил доступ к самому сердцу власти.

Но, проходя через Соборную площадь, Григорий почувствовал на себе тяжёлый, колючий взгляд. Он обернулся. Из окна одного из приказных зданий на него смотрел человек. Высокий, с умным, но холодным лицом, с острой бородкой и пронзительными глазами. Взгляд был оценивающим, лишённым тепла, полным скрытой угрозы.

Григорий узнал его сразу, по портретам и по описаниям. Борис Фёдорович Годунов.

Их взгляды встретились всего на мгновение. Но Григорий понял всё. Его появление при дворе не осталось незамеченным. И у него появился могущественный враг.

Игра начиналась.

Глава 5

Келья, выделенная Григорию в Кремле, разительно отличалась от его прежнего пристанища в Андрониковом монастыре. Она была невелика, но находилась в каменном здании, в одном из переходов, ведущих к личным покоям государя. Стены были побелены, на маленьком столе стояла медная лампада, а вместо жёсткой кровати — деревянный полог, застеленный добротными овчинами. Из узкого окна открывался вид на внутренний двор и соборы. Это была не просто комната — это был знак доверия, символ близости к престолу.

Новый статус «молитвенника» и «духовного собеседника» царя накладывал на Григория массу обязанностей и ограничений. Его день теперь был расписан с исступлённой точностью. Утренняя молитва с государем, зачастую в его личной молельне, украшенной редкими иконами в золотых окладах. Затем — совместная трапеза, во время которой Фёдор мог задавать вопросы о толковании Писания, о житиях святых, а порой — и о мирских делах, но исключительно через призму веры. После — часы уединения, когда Григорий был предоставлен сам себе, а царь занимался государственными делами, которые, как он понимал, терпеливо и методично разбирал в Ближней Думе его шурин, Борис.

Именно в эти часы Григорий и ощущал на себе всю сложность своего положения. Он был при дворе, но не был его частью. Бояре, окольничие, дьяки — все они смотрели на него с холодным любопытством, смешанным с подозрением. Он был для них чужаком, выскочкой, «божьим человеком», который мог в любой момент оказаться юродивым, шарлатаном или орудием в чьих-то руках. Разговоры с ними были полны скрытых ловушек и испытаний.

— Слышал, брат Григорий, ты и летописи любишь, — как-то сказал ему пожилой боярин, чей род вёл начало от Рюрика. — А как же ты на нынешние времена смотришь? Вот, к примеру, царь Иван Васильевич… грозен был, но державу укрепил. А ныне… кротость — она, конечно, ко спасению ведёт, а вот к укреплению ли царства?

Григорий понимал, что его слова будут немедленно переданы Годунову. Он отвечал уклончиво, цитируя Писание: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Но и апостол Павел говорил: «Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно меч носит». Всему своё время. Царь Иван — мечом землю очищал. Царь Фёдор — молитвой и милостью врачует раны.

Ответы, полные церковной риторики, спасали его, но не прибавляли друзей. Он был один, как островок в бушующем море придворных интриг.

Первая открытая стычка с Годуновым произошла на пиру, устроенном по случаю именин царицы Ирины. Пир был богатым, шумным, с множеством яств и питей. Григорий, как лицо, приближённое к царю, сидел не среди братии, а за одним из столов неподалёку от тронного места. Он почти не прикасался к еде, наблюдая за происходящим. Фёдор сидел, грустно улыбаясь, рядом с супругой. Ирина, женщина с умным, волевым лицом, время от времени бросала на брата, сидевшего по правую руку от царя, быстрые, понимающие взгляды. А Борис… Борис был душой пира. Он негромко беседовал с боярами, шутил, улаживал мелкие споры. Казалось, он вездесущ. И его взгляд, холодный и аналитический, постоянно скользил по залу, выхватывая каждую деталь.

В какой-то момент разговор зашёл о недавнем пожаре в Замоскворечье. Фёдор, как всегда, вздохнул и сказал:

— Надо помочь погорельцам. Из казны выделить, чтобы избы вновь поставить.

— Милостиво, государь, — немедленно отозвался Годунов, голос был ровным и спокойным. — Однако казна ныне не бездонна. Строительство стен Смоленска требует несчётных средств. Да и крымскому хану ежегодную поминку платить надо, чтобы оставлял в покое украйны. Найдём, конечно, но… умеренно.

Григорий почувствовал, как сжимаются кулаки под столом. Он знал, что «умеренная помощь» часто означала на деле — ничего. А ещё он знал, что недовольство народа, усугублённое такими бедствиями, как пожары, — это топливо для будущей Смуты.

— Государь, — тихо, но чётко произнёс он, и в наступившей на мгновение тишине голос прозвучал неожиданно громко. — Позволь слово молвить.

Все взгляды устремились на него. Фёдор обернулся, заинтересованно.

— Говори, брат Григорий.

— Помощь погорельцам — не просто милостыня, государь. Это — укрепление государства, — Григорий говорил медленно, глядя в глаза царю. — Ибо сказано: «Милостыня от смерти избавляет и очищает всякий грех». Грех же — это ропот, а ропот — это смута. Укрепляя верность ваших подданных в беде, вы укрепляете и трон свой. Каменная стена Смоленска важна,