Бездарь и домовой - Дмитрий Игоревич Сорокин

Очередное чудо промелькнуло за окном, и я немедленно обратил на него свое внимание. Там явный слуга нес на подносе кувшин с чем-то. Всё бы ничего, но нес он его на уровне второго этажа — я уже убедился, что обитаю несколько выше уровня земли. Ноги слуги стояли на полупрозрачном диске, который, собственно, и обеспечивал попрание закона всемирного тяготения, причем никакого звука работающего двигателя я не слышал.

Тут в дверь постучали.

— Фёдор Юрьевич, — раздался незнакомый голос. — Их сиятельство князь Юрий Григорьевич вас к завтраку видеть желают!

— Жди за дверью! Оденусь и пойдём, — ответил я.

На то, чтобы привести в порядок мою одежду, сил у Нафани уже не хватило. Но так даже хорошо. Я по любому вывалюсь из образа, так хоть мятая одежда, давно не общавшаяся с прачкой, поможет сгладить этот риск. Противно, конечно, но потерпим.

— Увидимся, — шепнул я домовому и решительно открыл тяжеленную дверь. Наконец-то настала пора подкрепиться по-настоящему. А там — будь что будет. — Веди, Вергилий, — хмыкнул я честно дождавшемуся слуге. Он посмотрел на меня странно.

Глава 3

Явление Чандрагупты гоблину Ереме

В моём давнишнем детстве одной из главных радостей жизни было чтение книг. Я читал всё. К десяти годам до донышка прочитал весь фонд расположенной неподалеку детской библиотеки, а пятью годами позже осилил и взрослую. И одной из любимых книг была «Москва и москвичи» Гиляровского. Я читал эти очерки запоем, воображая быт давно сгинувшей эпохи. И, отчетливо помню, всегда особо поражали описания ресторанных загулов и купеческих застолий. С подробным перечислением разновсяких расстегаев, консоме и прочих чем попало фаршированных рябчиков: простому советскому пионеру этакое, понятно, и не снилось. Так вот, князь Юрий Григорьевич Ромодановский своим завтраком, пожалуй, смог бы и дядю Гиляя удивить — столько яств, по-другому и не скажешь, украшали огромный стол этого чревоугодника.

Коротко поклонившись и буркнув что-то, я дал волю организму, и набросился на все эти пирожки с осетриной, перепелиные яйца с черной икрой и прочие атавизмы прогнившего царизма (только бы вслух такое не ляпнуть, на кол не хочется). А князь — о, он являл собою просто образец родительской доброты, прямо-таки лучился благодушием, и всё приговаривал:

— Изголодался, бедный ты мой! Ажно щёчки ввалились! На-ткось, паштетцу непременно утиного отведай, по старинной рецептуре сделали!

И я послушно, но всё менее поспешно, отведывал, отведывал… Меню завтрака наводило на мысль, что князь являлся завзятым славянофилом — никаких тебе авалонских ростбифов, галльских бланманже и прочих импортных изысков отнюдь не наблюдалось — всё исключительно отечественное. А князь всё кудахтал заботливой наседкой:

— Что, чадушко, насытился ли? Сбитеньку вот хлебни ещё малость… Жопка-то, болит ещё, поди?

— Ох и болит, батюшка, — в тон ему закивал я. — Ох, и болит!

— То наука в тебя входит, — назидательно поднял палец Ромодановский. — Поздновато, правда, но тут уж лучше поздно, чем вовсе никогда!

— Ваша правда, батюшка, — болванчиком кивал я, стараясь предать обрюзгшей морде максимально глупый вид, что, в целом, было несложно.

Князь нарочито ломал комедию — уж не знаю, зачем. Но ничего иного не оставалось, как подыгрывать ему.

— Что за день завтра, помнишь ли? — уже немного серьезнее спросил Ромодановский.

— Как не помнить, батюшка! Вы ж меня из дома изгонять будете, — всплеснул я лапищами, стараясь сохранять идиотскую морду.

— Буду, непременно буду, — заверил старый князь. — И что ж, Феденька, ты делать-то будешь?

— Пойду прочь, солнцем палимый.

— Так и пойдёшь?

— А как же иначе-то, батюшка? Воля ваша священна. Сказал «вон» — значит, вон.

— А жить как думаешь?

— Того пока не ведаю, батюшка. Мира не знаю толком, к чему прибиться, где голову преклонить — ничего не знаю пока, ибо сущеглуп есмь!

Князь от меня аж отпрянул, посмотрел недобро. Но балбес Феденька продолжал умильно хлопать поросячьими глазками, и старик решил, что показалось: «Не может этот идиот столь утонченно надо мной издеваться», — прочел я в его глазах.

— Что ж, — всё ещё несколько растерянно протянул Ромодановский. — Ну, пусть так. А сегодня чем займёшься?

— А на речку пойду, батюшка. С детством прощаться, — и я вполне натурально всхлипнул.

— Девок с собой наберёшь, поди?

— Как можно, батюшка! Сам-один. А девки… что девки, чай, не самая большая редкость на Тверди!

— Просто на берегу сидеть станешь?

— Не-е, — плотоядно оскалился только что плотно позавтракавший я. — Костерок распалю, мясца пожарю, винишка пригублю…

Пожалуй, это был верный ход: услышав про мясцо и винишко, князь брезгливо скривился и уверился, что Федя как был дебилом, так им и остался, и никаких тебе чудес.

Так что я откланялся и вальяжно прошествовал в свои покои.

* * *

Едва Фёдор вышел, князь стер с лица скоморошескую ухмылку. Налил сам себе полстакана вина, махнул без закуски и только после этого позвонил в колокольчик.

— Родиона ко мне, — бросил он негромко моментально появившемуся слуге.

Управляющий вошёл через минуту, вытянулся перед князем:

— К вашим услугам, ваше сиятельство.

— Родион, — всё так же негромко и серьезно произнес Ромодановский. — Бездарь мой на речку собирается, говорит, с детством прощаться. Сделай так, чтобы мы знали, чем он там заниматься будет. А то что-то он мне особенно не нравится сегодня.

— Будет исполнено, — поклонился управляющий.

* * *

Пожалуй, было бы странно, если б, обожравшись за завтраком, я немедленно ушлёпал на пикник. Поэтому ещё добрых полтора часа провалялся на кровати с книжками. Дочитал историю, ознакомился, пусть и поверхностно, с географией — тут тоже были серьезные отличия от привычной. Британские острова занимал Авалон — твердыня эльфов-эльдаров, метрополия гигантской колониальной империи. Испания отличалась очертаниями и именовалась Арагоном, и несть числа иным отличиям.

— Хозяин, я стесняюсь спросить, — рядом материализовался Нафаня, который за то время, что я состязался с папенькой в скоморошестве, приволок и собрал впечатляющих размеров рюкзак. — Так вот, мне просто интересно, вы планшетом по незнанию не пользуетесь, или по какой иной причине, напимер, от пламенной любви именно к печатным книгам? — с этими словами он аккуратно, покряхтывая, положил передо мной планшет «Yablochkov». Размерами гаджет слегка превосходил габариты