1977 - Александр Скок

Он хмыкнул, поднялся и пошел в сарай. И как только он исчез за дверью, я резко сел и стал разжимать капкан, стискивая зубы от боли. Оказалось не все так плохо. Капкан был без зубчиков. Спилены. И это хорошо, будь бы они на месте, вошли бы в ногу. Без них он был что-то вроде мышеловки. Зажал мою ступню. Больно, страшно, но не так опасно для здоровья. Даже кость, вроде, цела. Как я не пытался, капкан не разжимался.

– Не так открывается, – раздался голос мужика, когда я тужился разжать эти чертовы тиски.

Я откинулся на локоть. Кивнул на сверток в его руке.

– Доволен, гад?

Мужик молча сел на ведро, размотал сверток, заглянул в пакет и присвистнул.

– Сколько тут?

– Тысяча.

– Хорошие деньги. Несколько моих пенсий. Откуда у тебя?

– Слушай, я ж не спрашиваю, откуда у тебя ружье? Сними уже этот капкан, мать его! Больно!

Подумав с миг, он его все-таки снял. Я сел на снег, стал тереть ступню. Поднял штатину. Капкан оставил после себя две синие полоски. На этом все.

– Если хочешь, забирай, – проговорил я, кивая не деньги. – В счет моральной компенсации. Но отпусти. Я правда спешу.

Он закрыл пакет и протянул мне.

– На. Не нужны мне твои деньги.

Я с недоверием взял их и положил рядом с собой. Мужик хотел было затянуться, но сигарета потухла. Он тихо выругался и, чиркнув спичкой, прикурил сигарету.

– Я-то думал, ты вор, – проговорил он туша спичку. – Не серчай на меня за методы. Где живешь?

– В городе.

– А деньги, стало быть, сюда пришел прятать? Места поближе не нашел?

– Не нашел. А дача твоя с виду бесхозная. Вот и приметил я ее.

– Может, выпьем?

– Спешу я. Правда.

– К бабе небось?

– Ну да.

– Любовница?

– Типа того.

– Давай так. Выпьем по сто грамм, а затем иди куда хошь.

Я тяжело вздохнул.

Зашли в дом. Выпили самогонки. Закусили огурчиками из банки. Я засобирался, но увидел в окно, что около забора стоял мотоцикл с люлькой.

– Слушай, Савелич, твой зверюга стоит?

– Мой, да, – ответил он, наливая нам новую порцию самогонки.

– Подбросишь меня? Я заплачу.

– Если близко, то подброшу, а если далеко то нет. Выпил я.

– Да тут рядом… на Черемушки надо.

– По рукам. И денег твоих не надо. Ты только выпей со мной.

Савелич гнал свой мотоцикл по заснеженным улицам дач. Я сидел в люльке и чувствовал себя полным идиотом. Вообще-то я хотел сесть сзади Савелича, но он сказал, что катает там только баб. А мужикам обнимать его за талию не даст ни за что!

Мысли мои крутились вокруг одного: лишь бы успеть к Аньке!

Доехали с ветерком. Я взлетел на Анин этаж и постучал в дверь.Послышались шаги, лязганье замка.

Дверь открыла Аня. Живая, невредимая и совершенно не подозревающая ни о чем плохом.

– Наконец-то! Я думала ты не придешь.

– Дела…

Какие такие дела, она лучше бы не знала.

Я прошел в квартиру. Белое платьице домашнее – чистый ангел, если не приглядываться к этим вульгарным макам, расцветшим по подолу. На лице марафет, на голове – тоже. Пахло от нее духами, чем-то цветочным. Меня ждала. Ясно. Надеюсь, от меня не разило ядреным самогоном Савелича... Надо будет подышать в кулак потом, проверить.

Пальто скинул в прихожей, ботинки тоже. Сверток с деньгами – на тумбочку.

Аня на кухню. Я следом, стараясь держать спину прямо и не прихрамывать слишком заметно. Ни к чему лишние вопросы.

На плите засвистел чайник, на столе вазочка с печеньем. Сервис парадный. Анька налила нам чай, села напротив, руки на столе сложила – вся такая… загадочная. И молчит. Загадочно-молчаливая, я бы так сказал.

– Родители уехали? – спросил я, мешая ложечкой сахар. Звякает по фарфору, нервирует.

– Уехали, – коротко ответила она, не отрывая взгляда. Она будто пытается увидеть что-то в моем лице. Или просто разглядывает, словно в первый раз видит.

– Давно?

– Час назад, – уголки ее губ дернулись вверх, усмешка какая-то непонятная. – Не волнуйся. До послезавтра их не жди. Так что нас никто не зас… не застукает, - запнулась на последнем слова и хихикнула тихонько.

Кивнул в ответ, мол, понял, принял к сведению.

Медленно размешивал чай, наблюдая, как крутится водоворот в чашке. Атмосфера была наэлектризованной, как перед грозой, только гроза эта совсем иного рода. Сладкое, почти осязаемое напряжение висело между нами, густое, как мед, замешанное на этом неловком, но красноречивом молчании. Внизу живота было жарко, тяжелая ртуть растекалось огнем в паху, напоминая о скором взрыве. Я нарочно не поднимал взгляда, скользил глазами по краю чашки, по белой скатерти, боясь встретиться с ее взглядом. Кожей ощущал, как она смотрит, не моргая, не отрываясь, как будто пытается прожечь меня насквозь. Знал, если сейчас подниму глаза, если позволю себе только один мимолетный взгляд, одна искра проскочит между нами – и вспыхнет пламя, дикое, животное, неудержимое, после которого стыд покажется сладким послевкусием, а может и не будет стыда и вовсе.

Она вздохнула нарочито громко, нарушая тишину, привлекая внимание к своей груди, которая чуть заметно колыхнулась под тканью платья. Этот вздох был провокацией, прямым вызовом.

Я даже не мог разобрать сумбур чувств, захлестнувших меня. С одной стороны, животное желание вздымалось волной, требуя действий. Хотелось наброситься на нее, как голодный зверь, сорвать к чертям это невинное белое платье, и ощутить под пальцами горячую кожу, и пуститься во все тяжкие, забыв обо всем на свете, исчезнуть из мира на эти два дня.

Но в то же время, мысль, что ее родители сейчас в дороге и с ними произойдет непоправимое, навозной мухой витала в голове. И эта мысль, как холодный душ, гасила пыл, внося неприятный диссонанс в сладостную симфонию желания.

Но говорить сейчас об аварии было как-то не с руки. Не к обеду ложка, как говорится. Нужен подходящий момент. К тому же, ее родителей уже не спасти. Мобильные телефоны еще не скоро