1977 - Александр Скок

– Доброго дня, – сказал я.

В ответ они пробубнили что-то невнятное, вроде «здрасте», и синхронно кивнули головами. В их глазах не было интереса – только настороженность и глухое недоверие. Они уже все для себя решили.

– Я тут родственников ищу, – начал я, разматывая заготовленную историю, как старую киноленту . – Раньше в этом подъезде жила Анна… в семьдесят седьмом году. Не подскажете, где мне ее искать? Может, знаете куда переехала? Ей сейчас должно быт лет шестьдесят…

Седая-седая бабулька, вся какая-то прозрачная и выцветшая, как старая фотография, проблеяла овечьим голоском, тонким и дрожащим:

– Не припомню такую-ть.

И глаза ее – два мутных стеклышка – смотрели сквозь меня, словно пытаясь разглядеть что-то далеко позади или вовсе ничего. Время для них уже сжалось в одну бесконечную сегодняшнюю вечность, где нет места воспоминаниям о далеком семьдесят седьмом.

– Ты, мил человек, – продолжила она с какой-то даже усталой снисходительностью, – адресом ошибся. Не бывало тут такой отродясь. Петровна, – дернула за рукав соседку, еще более серую и неприметную, – помнишь такую?

– Не припомню чаго-то, – отозвалась Петровна.

– Татьяна Ивановна идет. Она тут с семидесятого живет, – отозвалась тучная бабулька с большой родинкой на подбородке. И крикнула в сторону медленно приближающейся фигуры: – Татьяна Ивановна, помощь ваша нужна! Тут человек родственницу ищет!

Когда Татьяна Ивановна подошла, я повторил ей все точь-в-точь. И в ее глазах, за толстыми линзами очков, мелькнуло что-то… как будто где-то в глубине ее памяти все-таки зашевелился слабый огонек воспоминания.

– Анна… – протянула Татьяна Ивановна, словно пробуя на вкус слово. Кончики пальцев коснулись подбородка, и взгляд ее ушел вглубь, в лабиринты памяти, где архивные записи лежали под вековым слоем пыли.

Я всмотрелся в ее лицо. Что-то знакомое проступило в морщинах, в линии губ, в спокойном выражении глаз. Будто отголосок давно забытого сна. Но зацепиться не удавалось, образ скользил между пальцев, как ртуть. Где я мог раньше ее видеть?

– Вспомнила, – прошептала она едва слышно.

Голос ее был по-старчески тихим, почти беззвучным, но в нем звучало непоколебимое спокойствие, скромность и какая-то скрытая мудрость, проступающая сквозь толщу лет. И тут меня озарило.

Татьяна!

Вспомнил. Голос… это же голос жены Азамата! Время – мастер грима, меняет черты до неузнаваемости, но голос… голос остается ключом, открывающим двери в прошлое. Чуть более хриплый, иссушенный годами, но интонации… те же самые интонации.

Татьяна Ивановна, конечно же, не узнала меня. Одна случайная встреча – сорок лет назад. Этого недостаточно, чтобы меня запомнить на всю жизнь.

– Погибла она, – произнесла она просто, будто сообщила о погоде на завтра. – Давно уже.

Ее слова упали на меня тяжелым грузом, выбивая почву из-под ног.

– Как так погибла? – пробормотал я.

– Авария.

– Когда?

– Давно это было. В восьмидесятом или семьдесят девятом… всем двором хоронили. Все они тогда погибли.

– Все? – переспросил я ошеломленно. – В каком смысле – все?

– Отец ее и мать. Они все вместе в машине были.

На какое-то время меня захлестнула пустота. Звук исчез, мир погрузился в безмолвие. Я смотрел на Татьяну Ивановну, но видел только расплывчатый фон, какую-то размытую картинку. Смотрел сквозь нее, в никуда.

– А вы ей кто приходитесь? – донесся до меня вопрос.

Я молчал, ощущая себя под водой, где звуки теряют четкость, а мысли вязнут в густой толще воды. Вопрос повторился, пробиваясь ко мне на глубину:

– Кто ей будете?

Я мотнул головой. Вынырнул на поверхность и мир медленно возвращал привычное звучание.

– Родственник… дальний.

– Соболезную, – сказала она и медленно пошла к подъезду.

Я побрел вдоль дома, как механическая кукла, без всяких чувств. Опустился на скамейку у соседнего подъезда. Механически потер ладони друг о друга, пытаясь разогнать ледяной холод, сковывающий изнутри.

Семьдесят девятый или восьмидесятый год… Получалось… два года после того самого ужина перед Новым годом. Два года до того, как судьба, захлопнет свою капканоподобную пасть. Вот ведь жуть какая, мать твою. Вот ведь как оно бывает.

Я просидел на скамейке какое-то время, будто приросший. Время растеклось кислотной лужей, потеряв всякую форму. Лицо Ани стояло перед глазами, когда мы укрылись от стаи собак в подъезде…

Оцепенение начало отпускать, и холодная волна смирения уже готовилась захлестнуть окончательно. Но внутри зашевелилось что-то темное, упрямое, несогласное. Бунт. Ведь был шанс. Чертов шанс предотвратить этот кошмар. Предупредить Аню. Один прыжок в прошлое. Один чертов прыжок – и все могло бы измениться.

Просто смотаться… Легко сказать. Допустим, я буду очень осторожен и не попадусь ментам. Что дальше? Как ей скажу, что через два года она со своей семьей погибнет в автокатастрофе? Чем докажу? Нужны пруфы, а их у меня не было. Не скажу ведь, тут такое дело, Ань, я из будущего и пришел в прошлое, чтобы тебя спасти. Как в Терминаторе прям. Ага, смешно.

Так она мне и поверит.

Пруфы, мне нужны пруфы. Я скользнул взглядом по окнам. Где взять доказательства?

По идее, где-то на пыльных полках ЗАГСа должна храниться скорбная запись о смерти. В архивах бюрократической машины советской власти, где каждый вздох и каждый писк фиксировался на бумаге, наверняка остался след той трагедии. Нужно поднимать эти архивные гробища, ворошить пыльные папки, искать запись о смерти Анны и ее семьи. Еще где-то в недрах ОВД могли затеряться какие-от сведения на ее отца. Но кто мне их даст? Я никто. Пыль на дороге. Мне эти данные не получить. Словно стена выросла между мной и прошлым. Но тут в памяти всплыли похороны родителей. Я оформлял все эти чертовы документы после их смерти, делал запись в домовую книгу, дату, месяц, год… домовую книгу, черт возьми! Что-то дрогнуло внутри, слабая искра надежды в царстве отчаяния. Запись в домовую книгу… Вот где может быть зарыта собака.

Если даже в моем времени туда иногда еще вносили какие-то нелепые записи о жильцах, хотя сама домовая книга уже становилась архаизмом, то в СССР, в этом параноидальном раю порядка и контроля, отметку туда проставили сто процентов. Обязательно. Без вариантов. День и дата. Это же СССР, мать его.

Я резко встал со скамейки. Нужно действовать. Я вернулся к бабулькам.

– Не подскажете, кто сейчас живет в восемьдесят шестой?

– Молодые.

– Шумные, караул! – поддакнула вторая, словно