Русский бунт. Интервенция - Алексей Викторович Вязовский

мужик, каждый крестьянин, каждый рабочий имеет право голоса! Они кровь проливали, они за эту свободу сражались. А женщины? Разве они не народ? Разве не их дети гибнут в этой войне? Разве не они на полях трудятся, пока мужики воюют?

Я почесал подбородок — борода продолжала расти, надо уже ее подстричь.

А готово ли общество? Готово ли это многомиллионное, темное, забитое народное море принять женщину как равную себе в политических правах? Мужик, который всю жизнь видел в бабе работницу да продолжательницу рода, почти рабу, что он скажет? Взбунтуется похлеще, чем против крепостничества. Женщины сами… многие из них и представить себе не могут, как это — идти на сход, голосовать, разбираться в делах государственных. Им бы хозяйство да детей поднять.

Я скрипнул зубами. Черт! Как же тяжело ломать вековые устои. Нельзя все разом. Поперхнутся свободой, захлебнутся. Шаг за шагом. Сперва мужикам право, потом, лет через… двадцать? тридцать? Когда подрастут новые поколения, когда школы появятся везде, когда и мужики, и бабы научатся читать и думать… Тогда.

Я перевернул лист. Пункт остался без изменений. Мужчины с имущественным цензом плюс армейские льготы. Пока так. Потом… потом посмотрим. Надо это будет на Земском Соборе обсудить.

Отмена сословий, равноправие, свобода слова, вероисповедания, перемещения, запрет рабского труда во всех его видах. Без комментариев. Фундамент свободного общества. Это свято.

Создание Верховного суда. Выбирают кандидатов сенаторы, назначает их монарх. Он же трактует основной закон, вносит правки. Вот тут спорно. Трактовать закон — ладно. Но вносить правки в Конституцию? Это не его дело. Это дело парламента. Как и утверждение полного кодекса законов, над которым денно и нощно работает Радищев. Перерабатывает всю древнейшую муть Уложенного Собора середины прошлого столетия, правит ее в соответствии с моими Манифестами. Будет чем депутатам будущей Думы заняться. У меня есть много того, чем их озадачить.

Например, срок выборов — четыре года, пять лет?. В такой огромной стране, пока выберут, пока приедут, пока разберутся… Парламент должен работать дольше. Годиков семь? Это тоже надо обсуждать. Много спорного.

Но в целом… в целом — хорошо. Крепко, основательно. С этим можно работать. Это можно народу предложить. Это — закон, что выше царя. И выше династии. Которую еще нужно создать.

Карета замедлила ход. За окном поплыли знакомые очертания предместий Петербурга, впереди в белесых сумерках заблистали огни на центральных улицах. Фонарщики-«фурманщики» зажгли уличные светильники, их желтый свет отражался в мокрых после недавнего дождя мостовых. Вот и въехали в город. Нева, дворцы, строгие прямые улицы. Град Петра. С какой бы легкостью я променял тебя на Москву! Уютную, патриархальную… Не готова древняя столица к перемещению правительства, офисно-квартирный вопрос еще не решен. Стройка там колоссальная, но…

Наконец, карета остановилась во внутреннем дворе Зимнего. Я вышел. И обомлел.

Вся челядь дворцовая, несколько сотен душ, выстроилась в две длинные шеренги от самых дверей подъезда. Лакеи в парадных ливреях, камердинеры, горничные, истопники, кухарки, дворники… Все. Как один. Тишина стояла такая, что было слышно только шум Невы вдалеке и плеск волн о набережную. Даже охрана замерла, почувствовав момент.

Как только я ступил на землю, первая шеренга, как по команде, склонилась в низком поклоне. Вторая за ней. Женщины делали книксен. Беззвучно, почтительно. Словно не живые люди, а манекены.

Я шел между этими двумя рядами, и сотни глаз, испуганных, любопытных… Непривычно. В Москве, в Кремле, такого не было. Там все было проще, душевнее, что ли. Живее. А здесь… Парад мертвецов.

Я взглядом искал знакомые лица. И нашел. Впереди, у самых дверей, стояли Августа и Агата. В одинаковых черных платьях с похожими, аккуратно уложенными прическами. Стоят рядом, как сестры! Почему в черном, срок же траура по Павлу уже закончен?

Подошел к ним. Они тоже сделали глубокий книксен. Выпрямились. Вгляделся в их лица. Бледные. Под глазами круги. Опухшие немного. Что с ними? Болели? Или… плакали? Где радость от встречи с победителем-повелителем?

— Августа… Агата…

— Ваше величество! Добро пожаловать домой!

— Все ли ладно?

— Да, да, — на приличном русском ответила Августа. — Ужин ждет вас!

А я умотался до чертиков, спина затекла, мозги растрясло…

— Благодарю.

Я кивнул им обеим, прошел мимо, направляясь ко входу.

— Коробицын! — окликнул я своего бодигарда, повышенного до роли начальника охраны, который шел чуть поодаль, все так же сканируя взглядом окружение. — Никому не тревожить! Устал. Пойду спать. Завтра тяжелый день.

— Будет исполнено, Государь.

Я поднялся по ступеням, не оглядываясь. За спиной остался застывший двор, безмолвная челядь, две девушки в черном. По кому траур, так и не спросил.

* * *

Василий Иванович Баженов летел в Кремль, словно на крыльях, хотя на дворе стояла отвратительная погода. Моросивший с утра мелкий дождь сменился пронизывающим ветром, гнавшим низкие свинцовые тучи над Москвой. Карета подпрыгивала на разбитой мостовой, заставляя архитектора сжимать кулаки от нетерпения. Сердце колотилось где-то в горле, в голове стучала единственная мысль, принесенная утренним курьером: «древняя кладка».

«Древняя кладка… на месте нового Дворца приемов? Быть того не может! Откуда?»

Его грандиозный проект, его мечта о новом сердце Москвы, что должен стать символом возрожденной России, возводился на месте старых, обветшалых строений, стоявших у Боровицкого холма. После «царского» субботника вокруг стало чище, но все еще валялись кучи строительного мусора.

Карета резко затормозила у котлована. Архитектор успел выпрыгнуть на брусчатку, не дожидаясь, пока лакей распахнет дверцу. Бросился бегом, огибая телеги и снующих рабочих, к строительной площадке. Большой котлован, вырытый для фундамента дворца, зиял у подножия стены. Повсюду громоздились штабеля леса, камня, стояли подъемные краны, приводимые в движение воротами и лошадьми. Рабочие — в грязных рубахах, меховых шапках — застыли над какой-то ямой, сгрудившись, что-то разглядывая.

Баженов подлетел к ним, задыхаясь. Его парик сбился, белый шейный платок тоже.

— Что здесь происходит? Кто старший?

— Я, ваше высокоблагородие!

Из толпы выступил высокий, плечистый мужик, с окладистой бородой и шапкой, надвинутой на самые брови. Старший строитель. Павел Силыч. Толковый мужик, из бывших крепостных, поднявшийся благодаря своим способностям и указам нового царя. Баженов его уважал.

— Сам знаешь, нет уже нынче благородий. Обращайся по имени-отчеству. Говорено же было уже!

— Барин, Василий Иваныч! — Павел Силыч снял шапку, кланяясь. — Не извольте гневаться, не по нашей воле простой. Наткнулись вот…

Он махнул рукой в сторону ямы. Баженов подошел ближе.

— Кладка, Федор Саввич. Прямо вот тут, под землей. Толстая, крепкая. И не