Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

Нацуами замер, как много дней назад Токифуйю, инстинктивно, как маленький зверек перед лицом неизбежной угрозы.

Взгляд Хайо затуманился слезами и чем-то еще, гораздо более тяжелым. Одной рукой она вытащила мокрую ленту из своих волос, другой обхватила Нацуами за шею, притянула к себе и повязала огненно-желтую ленту ему на глаза, а оторванным куском рукава обмотала его лицо. Он забормотал через ткань:

– Кто тебе сказал, что я уже ел хитоденаши?

Хайо показала на тыльную сторону кисти, где красовалась печать молчания, оставленная Токифуйю.

– А, я понял. Значит, мне дали грушу, и я стал чем-то вроде демонического бога разрушения, потом случилось Падение Трех тысяч троих, а потом мое духовное имя было уничтожено и Токи отделил от меня сущность этого бога. С тех пор тот ищет плоды через меня и создаваемые мной эн. Чтобы вернуться.

– Думаю, все так. – Хайо отвернулась и оглядела сад. – Но ты не демон. Ты нечто другое. Что-то среднее между богом, человеком, демоном и призраком.

– Вроде тебя?

– Да, примерно так.

Между деревьями висел прохладный пар, сплетаясь вокруг корней, выползавших на тропинки между грядками. Морская вода плескалась у стен и стволов. Деревья хитоденаши были высажены в несколько ярусов в низкие плоские поддоны. Им не нужна была почва, хотя Хайо в свое время и обрывала корни с ног своих односельчан. Хитоденаши легко приспосабливались и охотно росли, распространялись и размножались и ускоряли эти процессы любыми доступными способами.

По-настоящему хитоденаши нужно было только одно: человеческое тело в качестве субстрата. Как тот, на чьих коленях Хайо сиживала, чьи ноги потом согнулись и растрескались, а трикотаж так и остался висеть на них темными лохмотьями. Его кожа превратилась в кору. Его голова исчезла, может быть, ее снесло, когда побеги рванули прямо из его позвоночника. Эта кора выглядела так, словно повторяла угловатый рисунок серебристых человеческих позвонков. На ней виднелись татуировки, которые когда-то украшали человеческую кожу, – чешуя карпа, похожая на монетки. Не зря беспокоились молодые гангстеры Охне: людей, которые могли исчезнуть без шумихи, отправляли сюда на переработку.

Все вокруг цвело. Бело-зеленые лепестки, вздыхая, трепетали в воздухе под ветерком, влетавшим через дыру в стене, сквозь которую их сюда забросил Волноходец.

– Это же сад хитоденаши, – сказал Нацуами.

– Именно, – ответила Хайо, борясь с желанием расхохотаться.

– Я не помню, чтобы ел эти плоды. Но я также не помню и как стал богом разрушения, убившим три тысячи троих человек. – Он помолчал. – И ты права в том, что я знаю о содеянном. Да, я знаю, что в ответе за все. Самое страшное, что я ничего… не чувствую. Ни вины, ни раскаяния, ни навязчивой памяти, что я натворил. Как будто читаю чужую историю о злодействе.

– Давай. – Хайо подавила внезапно нахлынувшее чувство. – Надо скорей отсюда убираться, ради нашего же блага. Если лента сползает, скажи.

Хайо аккуратно помогла Нацуами выбраться из поддона, где на скованном цепями человеческом теле росло дерево, и спуститься на островок между ярусами.

– Целый сад для одной Авано, – с удивлением проговорил Нацуами.

– Нет, – отозвалась Хайо. – Он послал ей грушу, чтобы спасти ее. Значит, к тому времени этот сад уже был.

Ветви качнулись, рассыпая лепестки, которые укрывали воду бледным призрачным полотном. Такие же лепестки опустились на скорчившиеся тела в поддонах. Не все они были мертвы. Хайо видела, как пламя жизни некоторых еще горит.

– Я все думаю, – сказал вдруг Нацуами, – что тебе ни разу не приснился хороший сон.

– Тебе больше не о чем сейчас думать?

– Каждый должен хотя бы раз в жизни увидеть хороший сон, – назидательно произнес Нацуами. – Мне так жаль, что ты явилась на Оногоро, чтобы сбежать от хитоденаши, а теперь нашла вот это. Так тебе никогда ничего приятного и не приснится.

Между ними летали бледные лепестки с сине-зелеными прожилками.

– Я сказала тебе не всю правду, – призналась Хайо.

– О, отлично! Значит, тебе все же снились хорошие сны?

– Нет, это как раз правда. – Мимо пронеслось что-то круглое, шурша хрупкими уголками пленки, в которую было обернуто. Хайо вдруг отчаянно, словно поддавшись громкому и настырному зову, пожелала, чтобы кто-то еще все узнал. Она хотела, чтобы остров слышал ее, чтобы боги сотрясались от страха, чтобы эти производители синшу вынырнули из своей выстроенной на проклятии зоны комфорта, из своего равнодушия ко всему, что происходит за пределами Оногоро. Почему они с Мансаку должны в одиночку тащить все на своих плечах? Почему бы не рассказать всю правду хоть кому-то? – Мы с Мансаку приехали сюда, чтобы найти хитоденаши, а не избежать.

– Вы явились в место, которое является единственным в мире поставщиком синшу, противоядия от хитоденаши, чтобы искать здесь хитоденаши?!

– Да, все так, – горько ответила Хайо, которой уже было тошно скрывать правду. – Наверное, меня можно поздравить? Я нашла сад на Оногоро. Ради этого я и приехала. Именно этого я и хотела.

– Ты совершенно не хотела его находить. Я же вижу. С чем тут поздравлять?

– Нацуами, ты понятия не имеешь, чего я хотела. И ты не знаешь главного обо мне.

Хайо сняла пакет со скачущей груши, вынула ее из холодной воды и швырнула в ближайшую грядку. Она вела Нацуами, и он доверительно держал ее за руку. Хайо кляла сама себя. Надо собраться. Она не может вот так все потерять из-за нескольких лепестков и аромата груши, бьющейся о край поддона.

– Призрак у тебя за спиной, – мелодично проговорил вдруг Нацуами. — С косами играет твоими.

– Где ты это услышал?

– Он теперь навеки с тобой, поскорее дай ему имя. Ты во сне говорила.

Хайо сосредоточилась на просвете между деревьями. Двигайся, Хайо. Сколько раз ей уже приходилось двигаться.

– И что?

– Мне кажется, ты знаешь, что значит жить с тенью за плечами. И хотя эта тень пугает, ты все равно проводишь время в ее обществе, слушаешь ее и в большей степени склоняешься видеть ее своим компаньоном, нежели трупом.

– И в связи с этим ты решил… что? Что я тебя не обижу?

– Что ты мой друг и тебе можно доверять.

В этот раз Хайо никак не могла вытереть слезы. Они текли и текли: злые, без малейшего намека на доброту, саднящие, как открытые раны.

– Вот эта твоя доверчивость, видимо, и привела к тому, что тебя однажды накормили хитоденаши.

– Уверен, что все было именно так, – отозвался Нацуами без тени сожаления.

Хайо подняла еще одну грушу, потрогала тонкие ростки, пробивающиеся сквозь пленку, в которую был завернут плод. Эти груши походили на человеческие головы: с застывшими в разных гримасах лицами, с отекающими и темнеющими после сбора щеками, будто бы их душили. Лоза же на ощупь напоминала волосы.

Она отбросила грушу. Вдалеке послышался всплеск.

– Нацуами?

– Да?

– Я рада, что у нас с тобой есть эн.

– Аналогично.

Цветущие деревья наливались плодами. Времена года не диктовали своих условий хитоденаши: они росли и цвели на крови и болезненных воспоминаниях, досуха выпивая все те проклятия, которые человек-субстрат хотел бы обрушить на мир, но держал в своем сердце. У подножия каждого дерева лежала груда сломанных костей и деревенеющей плоти.

Кем были эти люди? Иностранцами? Заключенными? Кем-то, чье исчезновение ни у кого бы не вызвало вопросов?

– Хайо. – Она подпрыгнула на месте. Нацуами стоял, чуть склонив голову; к желтой повязке на глазах прилип лепесток. – Я слышу чей-то плач.

Зато Хайо все отлично видела.

На краю посадки, на куче фруктов, скорчившись, сидела Авано, с чавканьем вгрызаясь в грушу. Вокруг нее сверкающими стенами взлетали частицы невезения, запирая ее в ловушке на краю ада Волноходца.