Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

удерживал его в Межсонье, как тень со множеством золотых зубов. Я бы рекомендовал продолжить исследования Межсонья с целью обеспечения дальнейшей безопасности Оногоро.

Из отчета токифуйю Рёэна по итогам собеседования с богом К.

Хайо стояла на краю ямы, вокруг ее щиколоток клубился туман. С некоторым ужасом она обнаружила, что красная веревка рвется, волокно за волокном.

Она примерно понимала, что происходит. Она ударилась головой и потеряла сознание. Видимо, подвела излишняя уверенность в себе. Неограниченный доступ к силе придал ей безрассудства.

Она может умереть. Неуязвимость – это не о ней. Ее вполне могут накрыть и утопить волны.

И тогда она попадет в тот самый список Нацуами как еще один человек, которого погубила эн с ним.

Хайо вцепилась в красную веревку. И обратилась к богу в тени Нацуами:

– Не смей сейчас рвать нашу эн. Именно так ты поступил с Дзуном и всеми, с кем связывался через Нацуами, правда? Ты сплетаешь наши эн и управляешь судьбами на свое усмотрение, а когда наскучит – бросаешь нас. Ты слишком жесток, чтобы оставаться с каждым из нас до конца.

Голод изо всех сил дернул веревку, требуя, чтобы его почувствовали, нетерпеливо жаждая перемены, подтверждая свое присутствие там, во тьме. Увидь меня, почувствуй меня, узнай, что я здесь, – бойся меня!

– Можешь тащить сколько угодно. Ты не выберешься из Межсонья, пока не будешь назван по имени, – обратилась Хайо к безымянному богу. – Я нужна тебе в качестве дрессированной обезьянки, которая добудет для тебя хитоденаши с земной поверхности. Но слушай внимательно: я явилась на Оногоро искать хитоденаши. Я хочу ее найти. И найду, так что, если сейчас оставишь меня в живых, скучно тебе не будет. Разве другие могут говорить с тобой? Чувствовать тебя так, как я? Не убивай меня пока.

Рывки прекратились.

А потом разорванные красные волокна стали соединяться обратно.

– Благодарю. – Она уперлась подошвами в землю. – Я спускаюсь.

И с разбегу ринулась в бездну.

Она не ощущала ни веса собственного тела, ни течения времени: ей казалось, что она слишком тяжелая для собственной сущности и одновременно совершенно бестелесная. Ее одолевали и боль, с которой она пыталась избавиться от железных оков собственной плоти, и эйфорическое предчувствие облегчения, с которым вот-вот должно было распасться пузырящееся напряжение земной оболочки.

Что-то коконом обернулось вокруг Хайо, не давая Межсонью разорвать ее на части. Она подняла руку вверх и призвала пламя жизни, чтобы рассмотреть того, кто ее поймал.

Золотые зубы. Сотни, тысячи их – ряд за рядом, кривые, изогнутые крючьями, ужасающе острые. Они втягивались и появлялись, втягивались и появлялись, как кошачьи когти, когда животное топчет колени любимого хозяина, – и движение это походило на медленное дыхание.

Всю сущность целиком было не разглядеть – только вообразить. Она как будто ощущалась только интуитивно, наброском образа. Хайо видела ее проблесками, как через колышущуюся занавеску. Иногда мелькало что-то вроде лица, похожего на Нацуами, состоящего из дождя, тумана и тени. Иногда виделось нечто вроде короны из ветвей, узловатых, когтеподобных, среди которых горели свечи и полосами вился дым.

И еще были глаза. Она даже не могла понять, где именно. Она просто знала, что они есть и что они как никогда соответствовали лицу Нацуами.

И эта тень Нацуами, этот холодный голод и ярость в адрес всего и вся за то, что она лишена имени, держала ее крепко. Хайо была ее единственным спасением. Она могла говорить с этой тенью, спорить с ней, торговаться, развлекать ее.

А младенца в зеленом суйкане нигде не было видно.

– Токифуйю у тебя, не так ли?

Голодная сущность согласилась.

– Он нужен нам. Ему бы вернуться.

Малые боги приходят и уходят, а кто поглупее – те пытаются убить монстра, как будто можно убить то, что не имеет имени, и как будто нечто столь необъятное и свирепое может умереть. Другие – но не Токи.

Токи хотел поговорить.

Он хотел, чтобы этот воплощенный голод рассказал, что случилось в ту ночь, когда погибли три тысячи человек и еще трое, как он стал таким ненасытным. Токи жаждал ответов, и эта жажда питала голод, к которому он взывал, и облегчение не приходило.

Поначалу голод хотел держать Токи при себе вечно, но быстро понял, что, если отпустить, Токи вернется. Токи искал его общества. А голод мечтал, чтобы его искали и нашли, потому что в глазах брата читал свое утраченное имя.

– Земное имя?

Духовное имя.

– Токи знает его?

Токи произносил его только наедине с собой, в глубокой ночи собственного сердца. Он должен был помнить его, чтобы эн между ним и миром не восстановилась. Именно поэтому голод и застрял во сне за пределами снов, хотя давно должен был исчезнуть.

– Ты будешь держать Токи при себе, пока он не назовет твое имя?

Ничто в целом мире не сможет заставить Токи выдать его. Никакая боль не вытянет из него правду. Никакая угроза не переубедит его.

– В ночь Падения Трех тысяч троих ты ел хитоденаши, да?

Это проклятое дерево освободило нас от людей.

– Что будет с тобой, если хитоденаши попадет в руки Нацуами?

Божественная часть полностью поглотит человеческую.

И он наконец избавится от никчемного человеческого сердца.

– Не надо себя так унижать.

Унижать?

– Оно не никчемное. В любом случае я уже здесь. – Хайо попыталась оглядеть его целиком, те части Нацуами, которые были отделены от него, и подумала: ведь это тоже он. Каждый бог двулик. Эн может связать и причинить боль, но также может поймать и спасти. — Я помогу тебе, но ты должен отпустить Токифуйю. В мире происходят такие вещи, для которых мне нужна его помощь.

Зубы сжались. Разжались. Схватили.

Вдох.

Я помогу, если хочешь.

* * *

Вода ревела. Камни обдирали кожу. Все тело то жгло, то сводило, время шло лишь вдох за вдохом.

Потом она увидела рукав, закрывающий ее голову от камней, колючего мусора, омывающей ее божественной ярости и боли, потом почувствовала вдавившийся в спину столб, а потом постепенно пришла тишина.

Вода плескалась у шеи Хайо. Послышалось далекое эхо бьющейся о стену волны. Она находилась в гроте – высоком, с глубокими углами. Попытка Волноходца смыть ее и Нацуами привела их обоих прямо в потайную пещеру.

Кажется, удача была все еще не на стороне Волноходца.

Затылок, которым Хайо ударилась о столб, ныл, но основной удар пришелся на плечи. Она села. Нос и рот наполнились вкусом и запахом морской воды и крови.

– Нацуами? – прошептала Хайо. Контур его лежащего рядом тела был обведен карминовым сиянием божественной крови. Он поднял голову, на виске обнаружилась рана – кровь из нее заливала щеки, укрывая лицо рваной маской с темными провалами глаз и рта. – Очень больно?

К ней протянулась окровавленная рука, вцепилась, подтаскивая Хайо поближе. Рука коснулась лица, палец провел по правой щеке, потом по левой. Он окрасил ее своей кровью и теперь мог видеть.

Второй рукой он зажимал свой нос и рот. Между пальцев с металлическим блеском стекали темные струи. Хайо поняла, что он грызет ладонь, впиваясь в собственную плоть.

– Что с тобой? – спросила Хайо. – Что я пропустила?

Хайо оперлась спиной на столб, встала – и застыла. Столб был покрыт корой – это был ствол, тот самый, со странным повторяющимся рисунком борозд и линий, который неизменно вызывал и будет вызывать у нее мурашки.

И тут Хайо поняла, что все ее предположения касаемо возможного содержимого пещеры были верны. Послышался гул, вспыхнул свет.

Фруктовый сад хитоденаши потянулся ветвями к источнику этого света.

Нацуами поднял взгляд к теням, которые отбрасывали плоды.

Хайо схватила его за плечи, пока он не успел пошевелиться:

– Не смотри!

А потом перевела взгляд на пламя жизни Нацуами и увидела, что