Былины Окоротья - Егор Андреев

– Господи боже, что ж это за чудь такая?! – заглянув на дно ямы, воскликнул Петр с отвращением.

– Это то, из-за чего мы пришли сюда. То, что вчера, себе на беду, недооценили. Это Карасева Скверна, княже.

– Никогда не видел ничего столь… необычного. – Тютюря, подступив к краю ярка, с интересом разглядывал навал из тел. Куча мертвечины в ответ вперилась в него сотней страшных безжизненных зениц.

– Такое ощущение, будто слеплены они из разного зверья, вот только как-то никудышно, криворуко. Словно бы гончар, ваявший их, хватил лишку и схалтурил, – задумчиво протянул Петр, уже с бóльшим спокойствием глядя на чудовищ.

– Скорее, он был пьян до чертей на стенах, – ухмыльнулся Калыга, – но правда твоя, Петр Полыч, что-то в них такое есть…

– Точно, поглядите на уродца вон у той коряги. Энто ж вроде волк, токмо с жуткой харей и плавником на хребте, словно у ерша! – перегнувшись через плечо атамана, пробасил Оболь, указывая на одно из страховидл.

Игру в угадайки тут же подхватили остальные приспешники.

– Гляньте, гляньте: вона тот – ну вылитый секач, если б не краснючие глаза и рачьи ноги!

– Ага, а та зверюка похожа на барсука с зубищами словно пилы.

– А это вроде бы косуля, но с клыками…

– Хрена се, косуля! Больше на рогатую кикимору похожа!

– Тихо вы! – прикрикнул на расшумевшихся бояр Тютюря. – Тоже мне, нашли потеху. Но сборище уродов и вправду впечатляет. Снимаю пред тобою шапку, воевода. Теперь верю, что без вашей помощи село бы не уцелело. Ежели такая дрянность поселилась в топях, выбить ее будет не так просто. Видимо, придется нам тут задержаться.

– Нет. С болот нужно уходить. И чем скорей, тем лучше. С теми силами, что у нас остались, их не победить, – сказал Всеволод. Поморщившись, он потер садящую грудь.

– Уж не ослышался ли я? – Калыга вскинул брови и снова растянул губы в паскудной, пренебрежительно-высокомерной улыбке. – Не думал, что прославленный Степной Волк, окольничий при Доброхотном князе, предложит сбежать после первого же боя. Трусливо подожмет хвост. Интересно, как на это Ярополк посмотрит? Зная нашего досточтимого владыку, я решу, что он поднимет тебя на смех. Скажет апримерно эдак: «Как же так, Всеволод Никитич, я отрядил тебя с дружиной, дал в довесок лучших воинов Окоротья, чтобы ты успокоение и порядок на окраины княжества маво принес. А ты чего ж? Возвращаешься домой побитый, да еще и небыли плетешь о чудных непобедимых монстрах. Мол, их железо не сечет и стрела не бьет. Слезы на мыски сапог льешь да сопли по щекам развозишь. Срамота!»

На несправедливые, полные издевки слова Тютюри кметы за спиною Всеволода гневно зашумели, но воевода поднял ладонь, призывая к тишине.

– Выходит, плохо ты собственного князя знаешь, Митрий. Мнится мне, Ярополк, в отличие от тебя, поймет, что возвернулись мы не просто так. Что ежели Скверна оказалась не по зубам двум десяткам закаленных в боях воинов, то пятерке благородных дурней и вовсе не сносить голов. А посему еще раз повторяю: нужно уходить отсюда и забирать уцелевших зареченцев с собой. Немедля же начинать сборы, чтобы к ночи оказаться на холмах, подальше от болота.

– Но ее еще наверняка можно одолеть. Вы просто оказались не готовы! – пылко попытался возразить Всеволоду Петр. – Мы поступим более мудро. Нароем волчьих ям в округе, восстановим засеку. Разведем костры окрест села и поставим на гульбище стрелков…

– И все напрасно. Поскольку смердящие останки в этой яме – далеко не полное… сборище уродов. Вам еще не довелось увидеть то, с чем придется иметь дело.

Сказав это, Всеволод развернулся и поманил рукой Петра с опричниками. Окольничий повел их дальше, в проулок между хатами, мимо развалин курятника, забитого перьями и измазанного засохшей кровью. Шагая по селу, Всеволод ступал по следу, взрывшему землю, точно плуг. Отпечатанные в грязи борозды заполняла воняющая настойкой дягиля вода. Завернув за угол кузницы, Всеволод остановился. Обернувшись, он убедился, что опричники и молодой княжич здесь. Что они смотрят расширившимися от удивления глазами на пролом в частоколе. На то, что лежит среди вывороченных из земли бревен, подставив горбатую спину лучам утреннего солнца.

– Вот что ждет нас на болоте, – негромко проронил воевода.

Страшилища

Гудящее пламя глодало избы лютым зверем. Искры с треском разлетались во все стороны, словно алые светлячки. Несколько тлеющих насекомых упало на крытый горбылем овин. Обитый дубовой обожженной на костре доской, он занялся неохотно, тяжело, словно не хотел бесславно погибнуть в чреве ярого пожара. Упорно сопротивляясь огню, строение поначалу просто чадило, пуская из-под крыши клубы едкого сизого дыма. Постепенно прокалившись и просохнув, овин вдруг полыхнул десятисаженной свечой. Ревущим волотом встав над обреченным селом, он осветил своим красным жарким ликом разрушенную деревню.

Взор пылающего великана, воздевшего дымную косу к небесам, лег на стогну отсветами пожара. Багряные всполохи заиграли на блестящей грязи, отразились в лужах. Перетекая по земле, огненная река разделила людей и чудовищ.

Стороны стояли друг напротив друга крутыми неуступчивыми берегами. Марьгородцы, взявшие оружие наизготовку, и ужасные монстры, будто бы сошедшие со страниц гримории [78], написанной в горячечном бреду обезумевшим жрецом древнего бога. И если строй людей замер в напряженном ожидании, то полчища исчадий Скверны бурлили движением. Уродцы подпрыгивали на месте, рычали, повизгивали, рыли лапами землю и грызлись меж собой. Несмотря на хаос, чудовища не переступали невидимую черту, отсекшую их от людей на расстоянии в полсотни шагов.

– В ум не возьму, пошто они не нападают? – Илья вытер предплечьем лоб, покрытый холодной липкой испариной.

– Ждут, – криво усмехнулся Вятка.

– Чего?

– Отмашки от сваво верховоды, вожака стаи. Приказания к зачину драки.

Кмет нервно хохотнул, но тут же смолк, поняв, что следопыт не шутит.

– Это ж твари бессловесны, не должно у них разуму на то хватать…

– Угу, – угрюмо подтвердил охотник. – Так ты при встрече этим выродкам и скажешь, а то, похоже, им самим невдомек.

Илья грязно выругался, пытаясь бранью заглушить закрадывающийся в душу страх. Мерзкая пиявка высасывала мужество и волю, оставляя лишь склизкий комок змей, копошащихся в низинах живота. Он хоть и не вышел ростом, однако никогда не считал себя трусом и не позволял этого другим. Вот только сейчас, стоя перед стеной чудовищ, он робел.

«Да и кто не заробел бы? Вы только посмотрите на них! На покрытых синими мухоморами уродов. Извращенных хворобою тел, в которых все еще угадывались черты животных, послуживших сырьем для Карасевой Скверны. Что бы там ни говорили, но без