Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

вершилась его судьба. Мирослав сидел за столом, барабаня пальцами по деревянной поверхности, взгляд его был рассеян, но мысли бились одна о другую, как волны в осеннюю бурю. Всё, что произошло за день, впивалось в сознание, оставляя после себя едва заметную боль — как будто внутри что-то раскалывалось.

Карпов… Этот человек не просто не доверял ему — он видел в нём угрозу. А угроза должна быть устранена. Но разве дело только в одном человеке? Разве Карпов сам по себе? Если бы всё было так просто, если бы дело ограничивалось лишь неприязнью одного врача-альфы к другому, тогда, может, это можно было бы списать на зависть, на гордость, на обычные столкновения характеров. Но нет — за этим стояло нечто большее.

«Если Карпов не действует сам по себе, значит, у него есть поддержка. А если Николай прав, и кто-то действительно даёт ему зелёный свет?.. Значит, я не просто новичок в больнице. Я объект интереса».

Мирослав медленно поднялся, пройдясь по кабинету. Половицы тихо скрипнули под его шагами. Он чувствовал, как напряжение заполняет грудь, сдавливает горло — как петля, затянутая в самый неподходящий момент. Но страх — опаснейшее из чувств. Страх делал человека уязвимым. Страх давал противнику силу.

Дверь кабинета оставалась приоткрытой, словно напоминая, что он не один. Мирослав замер, затем медленно, без резких движений, подошёл ближе. Осторожно, беззвучно, он закрыл дверь, заперев её на ключ. В коридоре раздался лёгкий звук — едва слышный, но всё же уловимый.

«Нервы шалят, или кто-то действительно следит?».

Его пальцы замерли на ключе. Лёгкий сквозняк пробежался по комнате, и вдруг Мирославу показалось, что за дверью секунду назад кто-то стоял — просто стоял, слушал, выжидал. Он резко обернулся, взгляд метнулся к окну. За ним уже сгущались вечерние сумерки, город жил своей жизнью, но внутри больницы, в этих коридорах, казалось, было слишком много тишины, слишком много наблюдателей.

Он медленно отошёл от двери, сцепив руки за спиной. Доверять или не доверять? Это был ключевой вопрос. Николай Смирнов предлагал союз, но мог ли он действительно быть искренним? Или это тоже было частью проверки? Ведь доверие — это слабость. А слабых здесь не прощали.

В дверь постучали. Не резко, не требовательно — скорее, обозначая присутствие, оставляя возможность не ответить. Мирослав вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Он узнал этот стук.

— Войдите.

Дверь тихо отворилась, и в проёме появился Николай Смирнов. Он вошёл быстро, ловко прикрыв за собой дверь, как будто за ним кто-то мог следить. Взгляд его был напряжён, губы плотно сжаты, и в этом выражении лица читалось не просто беспокойство — тревога, сжатая в тугой узел, ожидала момента, чтобы расплестись.

Мирослав молча смотрел на него, не поднимаясь со своего места, выжидая, когда Николай заговорит. В такие моменты не нужно спешить — тот, кто несёт важную новость, сам выложит её первым.

Наконец, Николай сделал шаг вперёд, бросил быстрый взгляд на закрытую дверь и, понизив голос, произнёс:

— Мирослав Сергеевич, у нас проблема.

В комнате на секунду воцарилась тишина, нарушаемая лишь отдалёнными звуками больничного коридора. Мирослав не спросил «какая», не бросился расспрашивать. Он уже знал, что любая проблема в этом месте — это либо вопрос выживания, либо предвестник конца.

Николай сел напротив, опустив руки на стол, и, посмотрев в глаза Мирославу, без лишних вступлений произнёс:

— Я узнал, что Карпов собирается писать на вас доклад в управлении.

Холодная, мгновенная злость. Мирослав почувствовал, как внутри что-то сжалось, стиснуло внутренности ледяной хваткой. Он ждал этого. Конечно. Это было неизбежно.

— На основании чего?

Голос его прозвучал ровно, даже чуть насмешливо, но внутри всё кипело.

Николай коротко кивнул в сторону коридора, будто там, за дверью, сейчас можно было бы увидеть самого Карпова, уже пишущего бумагу.

— На основании того, что вы «чрезмерно активны» и ведёте «сомнительную работу». Он хочет обвинить вас в ошибках лечения и подрыве авторитета клиники.

Мирослав медленно выдохнул. Всё шло по заранее написанному сценарию. Карпов не просто так давил с первого дня. Он не пытался доказать, что Мирослав некомпетентен — он пытался создать ситуацию, в которой доказательства уже не имели бы значения.

«Игра началась. Они не просто хотят избавиться от меня — они хотят, чтобы я исчез».

Он перевёл взгляд на Николая. Тот, казалось, был готов к этому разговору, но в его лице было что-то ещё — что-то, что выдавалось за обеспокоенность, но скрывало за собой нечто большее.

— Что будем делать?

Вопрос прозвучал спокойно, но за ним стояло всё: доверие, осторожность, готовность к борьбе.

Мирослав почувствовал, что это не просто проверка. Это был первый настоящий тест — вопрос не только к нему, но и к самому Николаю. Их союз — если он вообще существовал — впервые должен был подтвердить свою прочность.

Мирослав задержал взгляд на омеге, пытаясь вычитать больше, чем тот говорил словами.

— Вы сказали «мы». Значит, это и ваша проблема?

Николай тихо усмехнулся, но усмешка эта не была ни весёлой, ни лёгкой. Скорее, это было признание чего-то давно понятного, чего-то, с чем он уже смирился.

— Если Карпов сможет убрать вас, то следующим буду я. Он уже пытался выставить меня некомпетентным. Я как и вы омега, и к тому же давно здесь. Меня просто терпят. Вас — нет.

Мирослав медленно провёл рукой по лицу. Он видел это раньше. Видел, как система выбрасывала ненужных. Видел, как люди, казавшиеся несломленными, гнулись, ломались и исчезали. Вопрос был только в том, кто первым сделает шаг — ты или они.

«Если это ловушка, то я уже в ней. Но если Николай действительно говорит правду, то он единственный, кто может предупредить меня о движениях врагов».

Мирослав выпрямился, сжал пальцы в замок и коротко кивнул:

— Как скоро он отправит доклад?

Николай снова посмотрел на дверь, как будто ожидал, что вот-вот в неё войдёт сам Карпов с заготовленным обвинением.

— Через два дня. Он ждёт официального подтверждения «ошибки», чтобы приложить к нему доказательства.

— А если доказательств не будет?

Николай чуть качнул головой, уголки губ дёрнулись в коротком, мрачном жесте.

— Вы правда думаете, что это что-то изменит?