Воин-Врач III - Олег Дмитриев

Шило шагнул в раскрытую дверь, опираясь правой подмышкой на до блеска вытертый костыль и держа не менее заслуженный посох-батожок в левой руке. Рысь предупреждал, что этим инвалидским инвентарём Антип мог легко изуродовать любого в дружине и почти любого в его сотне. Которая давно перестала быть просто одной сотней. А я в очередной раз поставил в памяти зарубку о том, что Кондрату со Свеном вполне по силам сделать протез с шарниром, ничего там сверхсложного для них не будет. А мой древний будущий коллега-военврач Амбруаз Паре вряд ли расстроится, что я позаимствовал его идею — ему ещё лет четыреста до рождения.

— Садитесь, рубайте, — лаконично пригласил вновь прибывших к столу князь. Те манерничать не стали.

Перекусив, перешли к делу.

— Домна, давай первой говори. Гостей полон дом, у тебя дел выше крыши, без пригляда никуда. А ну как ещё какая козья морда дверью ошибётся, мимо поварни проходя? Правильно ты за патлы-то его. Гнатка, поставь кого возле тех дверей, да около ледника тоже. И только Домна или кто из её бойцов… бойниц? Тьфу ты, из девок-баб, короче! Как только шумнут — тех, кто возле харчей рылом водил сразу в подвал определяй. А тамошние упыри твои пусть выспросят внимательно: куда шёл, как спотыкался, кто послал.

На лице зав.столовой глаза сразу заняли, кажется, всё свободное место. О том, что великий князь был в курсе этой истории, она и предположить не могла.

— Лабазы, амбары и ледники сторожат. У поварни — понял, сделаю, — кивнул Гнат. Спорить с тем, что в подвалах у него хоронились отъявленные людоеды и кровопийцы, тоже не стал. Этот слух, как быстро выяснилось, очень помог отвадить лишних людей от тех углов подворья, где им решительно нечего было делать.

— Домна! — напомнил Всеслав. Она вздрогнула и провела рукой по груди. Но не с фривольной целью, а просто привычным жестом, по ладанке или оберегу.

— Лихие люди, батюшка-князь, в гости припожаловали. Одарка сама расскажет, чтоб мне не врать, — Домна повела рукой, словно призывая девку выйти и сплясать.

Я вспомнил, что про неё как-то был уже разговор. Она, знавшая грамоту и счёт, переписала ведомости бывшего ключника, Гаврилки-бражника, что при Изяславе велел величать себя камерарием Гавриилом. С ней вполне подружился Глеб, начав с бухучёта. Были слухи, что и до биологии дело доходило иногда, но сын клялся, что всё было по взаимному согласию, и со стороны грамотной девки претензий ждать не стоило. И Всеслав, и я, только хмурились и молча качали головой, имея аргументированное и радикально противоположное мнение по поводу шибко грамотных. Вот, видимо, и пришла пора выяснить, кто был прав.

— Говори, Одарка, — разрешил князь.

— Когда переяславцы пришли, стал один из них вокруг виться. Я, как Домна велела, подыграла ему, дескать, и на неё в обиде, и на княжича молодого. Прости, батюшка-князь, неправда то! И Домнушка нам всем как мамка родная, и Глеб тоже… княжич то есть… — девка смутилась, покраснев разом от кончика курносого чуть вздёрнутого носа до корней светлых волос.

Одобрительно хмыкнули хором Ставр и Рысь. Видимо, порадовавшись тому, что Глеб всем на кухне тоже мамка родная.

— Не робей, красавица, — проговорил с мягкой улыбкой Чародей-оборотень. — Домна плохому не научит, об том у нас уговор с ней. И княгиня обещала её, чуть что, в жабу превратить. И чего тот, что вился вокруг?

— Тот-то? Заливать начал, как и предупреждала Домнушка, что, мол, не любят меня тут, не ценят, в чёрном теле держат. А я умница-краса, грамоте учёная, мне в другом тереме лучше будет.

Лицо девушки, с которого начал понемногу отступать румянец, выражало негодование и брезгливость. Не знаю, как это бывает у баб, но я б такую гамму эмоций нипочём не сыграл. Домна же только чуть укоризненно бровь приподняла на словах про жабу. И тоже неясно — то ли спрашивая: «чего плетёшь-то, князь-батюшка?», не то говоря: «раз сам узнал — нечего всем про то рассказывать».

— Бусы вот подарил и кольца височные, — она ловко выудила из-за пояса подарки. Если мы с князем правильно поняли мимику зав.столовой, двух начальников разведок, работающего пенсионера диверсанта-убийцы и его молчаливого сверхпроходимого транспорта, в Киеве такую дрянь не дарили и самым последним срамным девкам, старым и страшным.

— Уговорились с ним, что мне подумать надо. Сразу соглашаться не велено было, — качнула головой на Домну Одарка.

Ну да, чего ж сразу-то? А ну как ещё дерьма пару кусков предложат? Но в целом правильно, конечно. Сразу никто не уходит — в гостях так не принято. А девушка тем временем отступила к лавке и взяла оттуда лист бересты, размером чуть больше неизвестного здесь формата А4.

— Я с Леськой Туровской… Ой, то есть с Лесей Всеславной, по совету Домны поговорила. Она послушала да вон чего намалевала.

Девушка развернула лист, и с него на меня уставился неприятным пронзительным взглядом мужик со шрамом над левым глазом, с редкими волосами и жидкой бородёнкой. Острый и длинноватый нос делал его чем-то похожим на того царёва слугу из старого мультфильма. Он ещё, сволочь рыжая, пел так гаденько: «Я верёвочку сучу, я удавочку кручу».

Это был не шарж и не карикатура. И на то уродство, что здесь выдавали за портреты или летописные миниатюры, где людей различить можно было только по цветам одежды, не походило совсем. Это был самый настоящий фоторобот, причём один из лучших, что мне доводилось видеть. Все остальные напоминали несмешную шутку о том, что страшнее фотографии в паспорте может быть только её ксерокопия. На этом рисунке, кажется, даже различались осевые или направляющие линии, не знаю, как правильно они называются, но их всегда рисуют на эскизах или набросках настоящие художники.

Аудитория восторг выражала живее нас с князем, репликами вроде «ну и рыло», «как живой, падла» и «эту харю я точно вчера на дворе видал». А я подумал, что внезапно стал названным отцом одной из самых удивительных девушек в обоих мирах и временах, где мне довелось жить. И что жена у Всеслава редкая умница. И что Боги продолжают играть за нас.

— Домна, к кому ещё подходили? Две было девки, — неожиданным вопросом князь заморозил обеих. Но зав.столовой отмерла быстрее:

— Ганна, князь-батюшка, с ним сейчас под восточной стеной гуляет. Он,