Магритт - Павел Александрович Шушканов

ее толщей застыли, как в стекле, остатки затопленных городов. Парень у окна смотрел на водную гладь, подпирая рукой подбородок. Перед ним стоял нетронутый бокал. Я никак не мог вспомнить его имя.

– Ильдар, – подсказал Марсель. – Он тоже многое не может вспомнить. Например, почему каждую ночь ему снится море и верхушки деревьев, затопленные водой, хотя родился он в степи и не видел ничего крупнее лужи для уток на заднем дворе. Что он тут делает, ему тоже не ясно, но и не слишком заботит.

– А, кстати, где мы?

Марсель откинулся на спинку плетеного стула и сунул руки в карманы белого пиджака.

– В твоей голове – не более того. Сейчас ты лежишь на ржавом полу не менее ржавой баржи и, кажется, даже наполовину в луже. На твоей голове экутер, непрерывно рисующий тебе эту картинку. У меня такой же, и я бы даже сказал, что я у тебя в гостях. Вот только Ильдара мы придумали. Ему совсем плохо, и лишнего экутера не нашлось.

– Я ничего не помню, – пожаловался я.

– Это нормально и ненадолго. Любое устройство – всего лишь машина и работает отвратительно плохо. Скоро память разблокируется, и ты придешь в ярость, вцепишься мне в горло, не понимая, что я – просто проекция на твоих синапсах. Но пока мы можем выпить, как в старые времена, и поговорить о серьезных и красивых вещах.

Я пожал плечами. Не понимал, почему мне нужно бросаться на него с кулаками. Предложение выпить было куда более заманчивым. Но вместо акаши в моем бокале оказался чай.

– Как ты думаешь, почему наши боги не пользуются таким почетом и славой, какими могли бы? Я был на Западе и в земле Джонгдонг. Ты и вообразить не можешь, насколько все иначе там. – Марсель махнул рукой куда-то, где, по его мнению, находился Джонгдонг. – Особенно обидно мне всегда было за Брахму – создателя Вселенной, которого лишь в Тай-го почитают должным образом. Представляешь, Кирилл, ты создаешь целый мир из пустоты и говоришь: «Живите в нем!», но те, кому ты это сказал, начинают немедленно жаловаться на то, что мир жесток и несправедлив и вообще холодно и сыро, ругаться на голод и аллергию, а потом потихоньку ненавидеть тебя за то, что ты вообще их создал. Ладно, насчет ненавидеть, может, я и загнул, но посматривать косо – это точно. Я бы расстроился от такого отношения. Согласись, Кирилл, это довольно обидно.

– Ты хочешь поговорить об этом? Об индийских богах?

Марсель рассмеялся:

– Я думал, что ты привык за столько лет, что со мной не получается говорить о чем-то более приземленном. Давай мы с тобой прогуляемся, если ты допил свой акаши.

Я заглянул на дно пустого бокала, поднялся. Идти было непривычно, словно сквозь толщу воды. Только Марсель не замечал, казалось, никакого дискомфорта. Он вел меня к коридору в конце зала, вдоль стены которого тянулись окна. Я едва не задел столик Ильдара, но тот не взглянул на меня. Он не отрывался от ровной, как стекло, глади моря. По его переносице текла вниз тонкая струйка крови.

Мы вышли в коридор. Его устилала выцветшая дорожка с персидскими завитками, местами истертая до дыр. Окна казались подсвеченными витринами, в каждой из которых обнаруживалось что-то свое. В одной лежал снег до самой линии горизонта, искрился в морозном воздухе и отражал яркое солнце в безоблачном небе. Маленькие домики со снежными шапками крыш торчали из сугробов. Из кирпичных труб струился теплый дымок. За другим окном шумел под порывами ветра лес, извивались ветви. С низкого серого неба обрушивались на острые макушки деревьев потоки ливня. Мы остановились у окна, за которым бесшумно суетился город. Непохожий на Яндаш, и на пыльный Тулум тоже. Он походил на муравейник, свинцовые стены которого сливались с таким же свинцовым небом.

– Хватит вопросов, пожалуй, – сказал Марсель. – Давай я расскажу тебе историю.

– Если она будет снова про богов, то я откажусь.

Он улыбнулся:

– Нет, она будет про человека. Самого обычного, который и в богов не верил, и не знал о них, и уж тем более не хотел одним из них стать.

* * *

Он родился в городе вроде этого за окном, только там было больше красок. Двухэтажные дома с зелеными крышами и резными окнами, мосты и зеленые аллеи – таким он помнил свой город с детства, и таким он навсегда остался в его памяти. Он родился любопытным мальчиком, открытым в общем-то неплохому и в меру жестокому миру. Впрочем, встречного любопытства у своих родителей он не вызывал. Скорее всего, они предпочли бы, чтобы он не появлялся на свет. Но по воле случайности и плохо разбавленного спирта он все же выбрался в этот мир. Оправдать надежд родителей он не мог, поскольку никаких особых надежд они не имели. Эта история была бы довольно банальной и закончилась очень быстро и естественно, если бы не стойкое желание мальчика увидеть в жизни чуть больше, чем заблеванный диван и облезлые стены своего дома. И он находил это в тех побегах из дома с украденным куском хлеба в кармане, которые он называл путешествиями. Впрочем, искать его никто не спешил, и путешествия заканчивались на промозглой окраине города в будке постовой службы или в пыльном здании городской библиотеки, куда его тянуло еще больше, чем в дальние неизведанные страны. Он нашел новый способ прикоснуться к полным чудес и чудовищ краям, не покидая пустого зала с деревянными стенами.

И тут снова мир разбегался перед ним множеством дорог, каждая из которых вела подальше от дома. Но на перекрестке возможностей он столкнулся с человеком, который все решил за него. Это был человек в поношенном пиджаке и с безумными глазами, возраст которого едва ли забрался дальше сорока, но мальчику он казался стариком. Причем очень умным стариком, маленькая квартирка которого на втором этаже над магазином запчастей была забита книгами и странными приборами. Он с большой вероятностью мог оказаться одним из тех извращенцев, которыми пугала пьяная мать. Но извращенцем он не был. Скорее сумасшедшим. Он все время что-то твердил о разуме камней и бесконечной множественности одной и той же вселенной. Пил он едва ли меньше, чем отец, вот только не становился злым и не сверкал пустыми глазами по пустым углам. Он утыкался в книги или свои толстые блокноты и корявым почерком делал пометку за пометкой. Иногда что-то паял за заваленным проводами и инструментами столом, и тогда комната наполнялась едким дымом.

Мальчик проводил тут все больше времени. Слушал обрывки бреда, который вырывался из бороды странного человека, и пытался читать те книги, в