Володарь железного града - Яр Серебров

не по укладу старинному живут. Буквицу усе учат дурную и цифирь латинскую, даже отроки малые. Меры ешо у него ненашенские. Коли в договоре не укажешь сделку ту, не считают правой. Ссуды опять же, меж собою запретил. Дурь сие!

— Н-да. Дела. Меж двух огней мы попали.

— Ништо мужики. Сдюжим. Прав Емеля, нет ныне жизни под Москвою, отъезжать надобно. Мыслю, по весне сподручней будет. Князю же Мстиславу Сергеевичу немедля челобитную бить! Он то ябедников с вежеством принимает. Медом да сластями встречает. Не батогами. Говорящий красноречиво взглянул на старосту и тот немедля поддержал общину словом.

— Разумею, ежели всем селом подадимся, проще тама обжиться.

В разговор опять вклинился священник. Ему сильно не нравилось происходящее, ведь он имел свой процент от сохи и чёрного бора.

— Измена! Вы что удумали то, чернецы? Церковь свою бросить, земли исконные! Знамо ли вам что князь Воротынский людей божьих не жалует! Бояр прижимает родовитых и людей служилых.

— А и поделом вам.

— Правильно делает!

— Какая измена то, окстись. Мы люди вольны. Куды хотим, туды и идём.

— Коли тебе так дорог князь Иван, плати ему из своей мошны. Авось не обеднешь.

— Уймись, чудак. Вона како брюхо нажрал, а мои дети скоромное токмо по большим праздникам вкушают.

Спор разгорелся с новой силой, но после известных событий в Фоминьском, сторонников московского князя можно было пересчитать по пальцам одной руки.

* * *

Млад мерно покачивался вместе с вагоном, что неспешно тянули по новой узкоколейке. Он помнил здесь каждое деревце, каждый кустик. Землица сия обильно полита потом тысяч смолян уже как полгода трудившихся в землях Воротынского княжества. Ехал домой не с пустыми руками. В мошне скопилось два рубля заморскими монетами, премия, и столько же лежало на счету, но сии средства он был волен тратить лишь на товары княжества.

Начинал Млад лесорубом, расчищая с бригадой приокские леса для нового гостинца. Летом при северном трудовом лагере было открыто несколько курсов, где холопы могли получить дополнительное образование в ускоренном формате. Тяжело ему приходилось. Помимо всеобщего курса ликбеза учил основы механики, факультативно теорию механизмов и машин в самом простом виде. Бывало, спал всего несколько часов. Опробовав науки, остановился на пневматике, посчитав сию самой простой. Решил специализироваться в обслуживании ресиверов и инструмента ручного. А что? Профессия востребована, прибавочный коэффициент высок, а мудреного ничего. Главное одно понять, с давлением шутки плохи и следить дабы батраки друг, дружке к заду шланги не подставляли. Шутники, мать их за ногу.

Млад числился механиком II разряда при шестом строительном отряде и имел двух помощников. Отроки следили за конденсатом, показаниями манометров и прочим: подключали и отключали инструмент, соединяли шланги в пневмолинии. Он же умел настраивать-менять клапана, манометры, разбирал влагоотделители и фильтры с закрытыми глазами и, собственно, сами новины — эжекторы, цепные и дисковые пилы, копатели, фрезы. В двигатели не лез, не его ума дело. При поломке менял на запасные и отправлял обратно в цех сбора пневматики тот, что при Стальграде, где он и проходил обучение прежде, чем значок механика выдали.

Нашлась и семья. Женушка и детишки, хоть и не все. И дом им положили, общинный, на станции Опытное-8 куда Млад и держал путь. Все его знакомцы давно уж на юг отправились. Не по разу навестить семьи успели, а вот его не отпускали. Добро хоть грамотками с Любушкой переписывался. Работы в последние месяцы здорово прибавилось, а с ней и инструмента. Вот и крутился аки белка в колесе. Опосля мост через Рузу ладили, а тама больше сотни инструмента! И всё на нём висело. Месяц отпуску дали, и на том спасибо. Он ведь контракт особый подписал, по которому из холопства на за пять, а за два года выкупиться. И не один, со всею семьёй!

В думах прошла дорога, и лишь гудок паровоза вывел его из задумчивости.

— Просыпайся Млад. Ока ужо. Выходим! — попутчик озорно хлопнул его по плечу.

Покинув поезд народ, однако, устремился не к канатной переправе, а к небольшой смотровой площадке, где набивался аки сельди в бочку.

— А что там такое? Куды все бегут то?

— Куды-куды, на Кудыкины горы! — видя его непонимающее лицо, незнакомый собеседник смягчился. — Балку новую привезли, накатывают на опоры. Интересно поглазеть то. Пошли за мною, азм обход знаю.

Пробравшись сквозь густой репейник, они вышли на обрывистый северный берег Оки, скалою возвышающийся над равнинным южным, откуда будто пеньки-близнецы вырастали столбы великаны, с каждым шагом увеличиваясь в высоте. Половина моста была уже уложена и по пролётам «Добрыня» толкал кавалькаду тяжелых платформ.

— Видал!

— А что сие. Мостовину тянут?

— Ага.

— Здорово! Скольке же на таковую дуба извели?

— Какой дуб то? Темнота! Али газет не читаешь? Балка то двутавровая из бетону. Тридцати метров длины и двух тыщ пудов, весу!

— Ух ты. А ну как опоры такую тяжесть не выдержат!

— Выдержат. Не боись, азм их самолично заливал.

— Как же такую громадину ставить будут?

— Легко. Вона, вишь на опоре кран, а на том лебедка. Тросом её подцепят и на себя. «Добрыня» же носом балку вперёд толкает, помогает.

— Вон он как. Аки трелёвка лесу.

— Ага, говорят к весне мост достроят. Больно уклада много на балки уходит. Мы то думали-гадали зачем таковые нужны, коли можно аки под Ельцом, из древа.

— И?

— Что и? В «Вестнике», дуракам, разъяснили. По мосту новые паровозы пустят, да не простые. Вчетверо больше Добрыни.

— Свят, свят, свят!

— Эй бездельники. Поспешайте на переправу. Ежели поезд уйдет, на дрезине по домам отправлю.

— Распорядитель переправки, — тут же отозвался собеседник. — Ох и злой мужик. Ты это браток, иди. Успеешь ешо поглазеть.

Млад, выбравшись на дорогу поспешил на переправу, где, показав билет, сел в небольшую кабинку, рассчитанную на дюжину человек. Проводник закинул кули и рюкзаки на полки, закрыл двери на засов и поплевав на руки отжал рычаг тормоза, но не полностью. Кабинка начала плавно набирать скорость, на южный берег она спускалась самостоятельно. Под ногами замелькали верхушки сосен, завизжала баба, видимо впервые попавшая на «аттракцион», а Млад неотрывно смотрел как тросы тянули балку. Его захватывала перспектива, возможность строить неведомое, творить небывалое. Вся прежняя жизнь, протекавшая за плугом и вечерними посиделками с лучиной, казалась серой и невзрачной и ушла далеко на периферию сознания. И, честно говоря, он боялся самому себе признаться, что более не жаждет вернуться в дом с земляными полами и ледяными оконцами.

После переправы многие сели в поезд, следующий до Ельца и к вечеру, вместе с