Чёрная печать империи - Анастасия Разумовская

– Что же ты наделал, малёк… что же ты…

– Дарья Романовна? – прямо из приземляющейся огненно-рыжей «поморочки» слева от Трубецкой выпрыгнул опричник, с ног до головы одетый в чёрное. На груди топорщился бронежилет. – Тут приказик поступил… Вас на Боровую или сюда, поближе? Но лучше бы в бункер, ответственно заявляю.

– Сюда, поближе, – прошептала Даша.

Филарет подхватил её на руки. Забросил в дверь двухместного аэрокара, запрыгнул за штурвал. Рванул.

– Как скажете. Хоть к товарищу Свину.

И заржал. Видимо, шутка показалась ему удачной. Его правая бровь была рассечена, и с ней сочилась тёмная кровь, а нос был заклеен пожелтевшим пластырем.

– Свинельду? – угрюмо переспросила Даша.

– Ага… Кабаноголовый он. Монстрюк, не оборотень. Мы между собой его только Свином и зовём. На всю голову отмороженный. Но профи, факт. Обычно у Свина все на первом же допросе колются. А вы молодец. Респект. Конфетку хотите?

Эпилог

Лёха проснулся от аппетитного запаха. На минуту ему показалось, что он снова у мамы, ему лет шесть и мир полон приключений и красок.

– Дашка, – прошептал Баев, потёрся небритой щекой о подушку, приподнялся на локте, поставил волосатые ноги на коврик и зевнул.

А потом спустился на кухню, прислонился к дверному косяку и стал наблюдать, как его женщина в зелёном шёлковом халатике с аистами жарит гренки. И улыбаться, как дурной. Почувствовав этот взгляд, Даша обернулась. Лопатка выпала из её рук. Женщина быстро наклонилась, подобрала её и замерла, глядя на вошедшего как-то напугано.

– Ты чего? – удивился Лёша.

Подошёл, обнял, прижал к себе.

– Ничего. Я… Ты будешь гренки? Они с молоком и…

Она недоговорила: он поцеловал её жадно и нежно. Взъерошил мягкие волосы.

– Даш, ты чего нервная такая? – попытался заглянуть в её глаза, но она уткнулась в его шею. – Эй, всё позади. Я дома, я жив. И даже на удивление здоров. Микрохирургия в наше время – настоящее чудо. Да-ах? Дашенция?

Он всё же взял её лицо в ладони и, посмеиваясь, попытался заглянуть в её глаза. Даша отворачивалась.

– Ты злишься? – догадался Баев.

Её лицо стало несчастным. Даша потянулась и принялась быстро-быстро целовать его щёки, глаза, губы.

– Боги… Даш…

Капитан растерялся. Никогда прежде она не была такой. Сломленной. Он снова прижал её к себе, чувствуя, как бешено колотится её сердце.

– У тебя гренки горят, – шепнул на ухо.

Даша вздрогнула всем телом, словно подстреленная птичка, вырвалась, перевернула. Обожглась маслом. На глазах её выступили слёзы, и совершенно потрясённому Баеву ничего не оставалось делать, как забрать из её рук сковородку, отставить в сторону – на всякий случай, а женщину прижать к себе и, баюкая, попытаться утешить бурные всхлипывания.

«Ни хрена себе», – ошарашенно подумал он.

В участок они поехали вместе, и Дашину «тайгу» на этот раз вёл Лёша. Капитан, уже гладковыбритый, при мундире, хмурился и косился на спутницу.

– Даш, у нас всё хорошо? – спросил, когда они вошли в густую пробку на Васильевском.

Пожарных каров уже не было: за три дня всё потушили. А вот скорые ещё появлялись, и виднелось много бригад добровольцев: разбирали завалы, наспех заливали пластикобетоном повреждённые стены и кровли.

– Да. Я люблю тебя.

Он покосился на неё.

– И я тебя. Дарён, я начинаю волноваться. Ты, случаем, не беременна?

– Баев! – она гневно обернулась, сдвинув брови. – Какого чёрта? Всё! Хорошо!

– Ну и хорошо.

Он замолчал, глядя на дорогу. Почти из-под капота выскочил аэросамокат и умчался куда-то к крышам. Лёша выматерился, но как-то без энтузиазма. Даша положила ладонь на его колено.

– Лёш… Я просто волновалась. Ты чуть не умер. Ты…

– Как будто в первый раз.

Она судорожно вздохнула, откинулась на спинку кресла.

– Я не знаю, – произнесла дрожащим голосом. – Лёш, я ничего не знаю. Раньше мне так страшно не было. Я всегда была как гончая собака: взяла след, значит, уже не упустит. И плевать, кто след зайца или медведя. А сейчас мне страшно. В этот раз я действительно поверила, что ты можешь умереть. И мне не нравятся такие мужские игры! Я не хочу, чтобы за меня дрались, я не хочу, чтобы за меня умирали.

– Даш. Нет никаких мужских игр. И не было. Просто моей женщине угрожала опасность.

Они замолчали и до самого Особого ехали молча. И только уже паркуясь, Баев вдруг обернулся и тепло посмотрел на Дашу:

– Слушай, а давай пошлём всё к чёрту? Питер, жандармов, империю? Давай махнём… на юг? К морю куда-нибудь? В Сочи? Где нас никто не знает. Я заявлю тебя, как жену. Может и правда: хрен с ним, с сыском? Ну или там… в Самару? У меня вроде там какой-то кусочек земли есть. Навоевались, хватит уже.

– Ты не сможешь без службы, Баев, – прошептала она, растеряно посмотрев на него.

– Была б собака, а служба найдётся, – рассмеялся тот.

Они вышли на ступеньки, и Даша обняла капитана, прижалась к его щеке щекой. Он стиснул тонкие плечи. Чмокнул в макушку.

– Ну что? Выйдешь за меня? И плевать, что нас не повенчают. Ну и хрен с ними.

– Уедем, – прошептала она. – Ты прав. Уедем в твой Саратов, и всё забудем. И будем жить, и…

– Трубецкая, Баев, отставить прохлаждаться!

Оба обернулись. К ним шёл Николаич. Лицо генерал-майора было серо, а глаза словно потухли, и нижние веки набрякли мешками.

– Николай Николаевич, – Лёша отпустил «невесту», козырнул командиру, – разрешите подать рапорт об увольнении?

Тот нахмурился. Пожевал губами.

– Вы, Трубецкая, тоже желаете увольняться?

– Мы…

– Баев, я сейчас Дарью Романовну спрашиваю.

Даша посмотрела на Лёшу, перевела взгляд на генерал-майора:

– Так точно, Ваше превосходительство.

– Тогда спрошу иначе: капитан Трубецкая, желаете уйти на покой или желаете продолжить служить Отечеству?

Даша вздрогнула, в её глазах плеснуло непонимание, а затем они расширились, губы чуть приоткрылись. Миг, второй… Девушка бросила отчаянный взгляд на Баева, а затем вытянулась, отдала честь и хрипло отчеканила:

– Желаю служить отечеству, господин генерал.

– Ну вот и молодцом, – добродушно усмехаясь губами, промолвил Катасонов, но глаза его оставались мёртвыми. – В кабинет.

Развернулся и пошёл обратно. Даша нерешительно оглянулась на Баева.