Дальнобойщик - Роман Валерьевич Злотников

Но он сунул деньги поглубже под рубаху, во внутренний кармашек джинсов, — его он по старой привычке ещё из старого мира соорудил, — и шёл ровным шагом.

Куда — сам не очень понимал, но к вечеру обнаружил, что идёт в сторону границы.

К Аляске.

До которой, конечно, пешком добираться чёрти сколько. И наверняка его стопанёт или дорожный «крейсер», или, что быстрее, «соседский патруль» на окраине первого же небольшого городка. Просто потому, что он чужак.

Купить билет на междугородний автобус — тоже не вариант, поскольку сделать это можно было только карточкой или через планшет. То есть предъявить удостоверение личности, что так, что этак.

Заночевал он в развалинах не то фермы, не то маленького частного заводика. Не заводика даже, мастерской, в которой кто-то когда-то поставил пару станков.

А утром услышал, как поблизости остановилась машина. Хлопнула дверца, зажурчала тугая струя и невидимый зассанец блаженно выдохнул.

Индеец решил, что хуже может и будет, но вряд ли — по звуку, не крейсер, да и не стали бы копы сюда сворачивать.

На заросшей уже желтеющей травой поляне перед развалинами стоял расписанный драконами, вигвамами и летающими тарелками фургончик, а на заросшие травой кирпичи, закрыв от наслаждения глаза, мочился высокий тощий мужик в жилетке на голое тело, застиранной фиолетовой бандане и серых линялых джинсах.

Мужик открыл глаза, поморгал, неторопливо закончил своё важное дело и спросил индейца:

— Есть хочешь?

* * *

Они тряслись уже четвёртый час.

Хуц-Ги-Сати лежал на крохотной откидной койке и слушал Джека Такера Рогана Третьего, как торжественно назвал себя владелец фургона.

Вроде наглухо сумасшедший, но чувствовалась в этом сумасшествии железобетонная логика. Сам Джек был опрятен, при деньгах — строго наличке, а фургончик его ухожен, заправлен и на ходу.

Большего Джеку и не требовалось.

Он колесил по городам, останавливался в маленьких городках и шёл в местную библиотеку. Договаривался о лекции и вещал местному люду о теневом правительстве, глубинном государстве, транснациональных корпорациях, захваченных некими «серыми», и Чёрных Учителях, чья задача — подчинить себе человечество и использовать для передачи ментальных лучей смерти в созвездие Альдебаран.

После событий последних дней индеец был склонен поверить почти во всё, что говорил Джек.

Кроме Альдебарана.

В историю Хуц-Ги-Сати о том, что его преследуют люди в чёрных костюмах, Джек поверил сразу. И сам, почему-то шёпотом, предложил подкинуть ближе к границе.

— Перебирайся за речку. Только тссс… — почему-то шептал он, — тебе точно туда!

Про мир «за речкой» он тоже болтал без умолку. В целом, кстати, тамошние порядки одобрял, но никак не мог простить русскому царю то, что он скрывает правду о взрыве над Тунгуской.

«Да ты пойми, у них там в Казахстане целый ангар есть, а в нём тела инопланетных астронавтов! И аппарат! Взрыв был от торможения, это ударная волна их торсионных двигателей», — Рогану было неважно, слушает его индеец, или нет. Хуц-Ги-Сати старался делать вид, что слушает, но перед глазами всё качалась жёлтая мёртвая пятка в рваном чулке. Он пытался вспомнить лицо Маши, когда та была живая. Что-то хорошее, что было у них вместе — и не мог.

Потом вспомнил, как они лежали в кабине «Медведя», тогда, в первый раз. Как она первой вошла в домик, который они сняли там, на Аляске, и он шутил, что первой надо кошку пустить вроде так эти странные русские говорят. А она смеялась.

Завыть хотелось так, что он прикусил ладонь.

Джек что-то почувствовал, замолчал и включил музыку погромче. У него магнитофон был — со своими дисками, чтоб не платить за эфир, это он сразу с гордостью сказал.

Индеец пытался вспомнить, как оно было, когда они катили от границы и ждали, что сейчас-то начнётся настоящая жизнь.

Фургончик остановился.

— Дальше не поеду. Они облучают вдоль границы, снимают пси-матрицу и вносят в свою базу. Я уже у них на прицеле, мне нельзя дальше.

На том и разошлись.

В кустах сидел до ночи.

По дороге проезжали редкие машины, мелькнул крейсер дорожной полиции, и индеец дёрнулся.

Берег с американской стороны был крутой, контрольно-следовая полоса заросла травой и в целом видно было, что всем тут на всё наплевать. На другой стороне, ниже по течению, индеец присмотрел мысочек, к которому можно будет привалиться, если, конечно, он переплывёт реку.

Вдалеке хлопнула дверца автомобиля, раздались отрывистые команды. Он не стал разбираться, что и зачем, и имеют ли они к нему отношение.

Нервы уже лопались.

Рыбкой нырнул в реку.

Вода была холодная, уже по-осеннему стылая, несла какую-то дрянь и, выныривая, Хуц-Ги-Сати получил чем-то по башке.

Заперхал, пошёл вниз, уцепился за это что-то, оказалось, бревно. Уже в темноте добрался до русского берега.

Что было дальше, помнил совсем плохо.

Как ему удалось разминуться с патрулём — и сам не понял. Собака зарычала даже, но к нему не пошла. А он лежал, молился предкам, вспоминал Машу, Медведя и плакал.

На станции удалось забраться в вагон, где, кажется, перед этим везли коров. Во всяком случае, убойный запах стоял как в коровнике, зато было сено.

Ему было всё равно, куда ехать.

Трясло и хотелось спать.

Очнулся на какой-то крохотной станции и выпал из вагона.

Побрёл куда глаза глядят.

У дома на окраине подслеповато глядела из-под руки бабка.

В платке, как все эти русские ходят.

— Бабушка, мне бы только… — а дальше и не помнил уже.

На кой хрен бабка Егоровна его выходила и почему не сдала в околоток, она, наверное, и сама сказать не могла.

Спросил, — только рукой махнула.

— Да дура старая. В молодости, внучок, был у меня… милок. Из колошей тоже. Статный такой… — и она промокнула уголком платка прозрачную старческую слезу.

Оказалось, провалялся он неделю.

— Тряпки твои я сожгла, уж больно от них воняло. Вон, от внучка осталось. Сгинул внучок-то. В море, значит, ходил, да не вернулся, — совсем спокойно, как о деле естественном, рассказала Егоровна.

— Я. Бабуль. Я как обустроюсь… — он сидел дурак дураком, держал в руках брезентовые штаны и не знал что ещё сказать.

* * *

До Ситки он добрался на перекладных.

А там на катере. В родной городок-то.

Егоровна, добрая душа, дала целых сто рублей, он их понемногу и потратил. Шёл вдоль дороги, тормозил дальнобоев. Мужики все были неразговорчивые, резкие, монтировки, а то и биты на видном месте находились.

Но подвозить соглашались.

Своего, что ль, чувствовали?