Русская Америка. Голливуд - Михаил Дорохов

Я взял ствол и осмотрел его. Он выглядел как настоящий кольт, тяжёлый и блестящий. Но что-то в его идеальной чистоте и пропорциях выдавало бутафорию. Я украдкой поднял глаза на арлекина. Он подмигнул мне и закричал:

— Давайте усложним задачу!

И он водрузил шар себе на голову, поддерживая его руками. Все вокруг загомонили. Послышались встревоженные возгласы.

Я поднял револьвер, прицелился в красный шарик. В голове пронеслись абсурдные мысли: а вдруг это всё-таки не бутафория? Но отступать было поздно. Все замерли. Я видел, как округлились глаза какой-то девушки.

Я сменил стойку. Левая нога пошла вперёд, левая рука поддержала рукоять револьвера снизу. Перенёс центр тяжести на опорную ногу. Тяжёлый ствол застыл в одном положении. И я «довёл» себя корпусом. Скорректировал само оружие. С такого расстояния я и в крупную монету могу попасть, если хорошо прицелиться.

Вместо выстрела раздался громкий хлопок. Из дула револьвера с шипением вырвался сноп разноцветных бумажек. Конфетти затрепетали на ветру, медленно осыпаясь. Некоторые повисли на стволе соседнего дерева.

От неожиданности в толпе вскрикнули несколько девушек. Затем на секунду воцарилась тишина, а потом её прорвал взрыв смеха и аплодисментов. Я опустил «оружие», чувствуя облегчение.

— Попадание! Идеальное попадание! — завопил арлекин, ловко лопая шарик.

Раздался ещё один громкий хлопок. Артист обернулся к толпе, протягивая руку в мою сторону, — Дамы и господа, вашему вниманию — меткий стрелок и, как мне известно, визионер от кинематографа — мистер Иван Бережной!

Громко произнесённое имя сработало мгновенно. Со всех сторон послышались оживлённые голоса, перекрывающие смех.

— Бережной? Тот самый, с «Витафоном»? — прошептала дама в шелках своему кавалеру, не сводя с меня глаз.

— Именно он, — ответил мужчина, поправляя монокль. — Говорят, мэр Крайер ему покровительствует. И Гарри Чендлер в него вкладывается. Снимают какую-то рекламу для нефтяников…

Из другой группы, где стояли молодые актёры, донеслось:

— Слышал, он помог Уорнерам выбить новую студию! Землю, которую хотели все. И теперь там будут штамповать звуковое кино.

— Да ну? А я слышала, он просто мошенник. Один ролик — это ещё не показатель!

Неподалёку, возле одного из шатров, брюнетка в дорогом платье, которую я видел мелькающей в газетах как актриса второго плана, с интересом поглядела на меня и сказала подруге-красотке:

— Посмотри на него. Не похож на дельца. А я слышала от знакомого в управлении кино, что он переиграл юристов Эдисона со своими патентами.

Её подруга, более циничная, фыркнула:

— Это пока. Посмотрим, как долго он продержится. В этом городе за год съедают десять таких кинокомпаний. Да и он сюда, наверное, тоже сбежал из Нью-Йорка, подальше от Эдисона.

Актриса возразила:

— В любом случае к нему сто́ит присмотреться!

И обе засмеялись, посматривая на меня.

Я возвратил слуге Хёрста бутафорский револьвер и почувствовал, как эти пересуды и шептания облепляют меня со всех сторон. Арлекин, выполнив свою роль, уже переключился на новую «жертву». Но внимание ко мне уже не рассеивалось.

Из «загадочного джентльмена» я в одно мгновение превратился в конкретного человека — Ивана Бережного, владельца студии «Будущее», объекта слухов и сплетен. Пора было покинуть двор и идти внутрь.

Внутри особняка меня встретили широкие мраморные лестницы, высокие потолки с лепниной, стены, увешанные картинами в тяжёлых рамах. Здесь пахло кубинскими сигарами, французскими духами, жасмином из цветочных композиций и едой, которую носили на серебряных подносах официанты во фраках. Гул голосов, смех и звон бокалов — всё сливалось в один громкий и весёлый аккорд богатой жизни, не знающей никаких запретов.

Я прошёл через анфиладу комнат. В одном из громадных залов джаз-бэнд выдавал бешеный ритм, а на паркете кружились десятки пар. Девушки в блестящих, коротких платьях с бахромой, мужчины в безупречных смокингах. И отовсюду тянуло безумной, ослепительной расточительностью.

Я усмехнулся про себя. Сейчас этим людям кажется, что подобный Вавилон будет вечным. Но я то знал, что впереди грядёт Великая Депрессия, а потом — «красный разгром» Голливуда…

В следующем зале был устроен бар длиной во всю стену. Бармены в белых куртках с молниеносной ловкостью смешивали коктейли, не жалея льда. Здесь царила другая атмосфера — более сдержанная и деловая. Мужчины обсуждали контракты, женщины оценивающе смотрели на наряды друг друга.

У барной стойки я увидел Джона Гилберта. Он о чём-то горячо спорил, жестикулируя бокалом. Актёр заметил меня, и на лице его возникло недовольное выражение. Джон брезгливо отвёл глаза. Пусть. Наверное, вспомнил, как позорно улетел от моего тычка в стол с закусками на вечеринке у Кинга Видора и Элинор Бордман.

Я взял бокал шампанского и стал пробираться дальше, в оранжерею. Освещённая сотнями цветных фонариков, висящих между декоративных небольших деревьев, она, наверное, стоила как половина бюджета среднего немого фильма. Здесь же у бассейна, подсвеченного изнутри, молодёжь устроила импровизированные танцы под переносной граммофон.

Среди этой нереальной красоты, окружённая свитой поклонников, смеялась Мэри Пикфорд, «возлюбленная Америки», её золотые кудри казались сделанными из того же света, что и фонарики.

Здесь же была и скандальная Глория Свенсон. Маленькая и энергичная, она заполняла всё пространство вокруг себя звонким смехом. Вот к ней на её «симпозиумы» я не торопился. И, честно, говоря, не хотел бы получать приглашений, дабы не отказывать лишний раз и не портить таким образом ещё не начавшихся отношений.

У Глории собиралась самая «отмороженная» часть голливудских звёзд. И творился там настоящий содом. Если бы полиция накрыла любую её вечеринку, то половине звёзд, присутствующих там, можно было бы сразу завершать свою карьеру. Даже несмотря на разнузданность и вседозволенность ревущих двадцатых.

Через пять лет Глория начнёт проводить свои вертепы только в совсем узком кругу, потому что с началом Депрессии в беднеющем и голодающем обществе сразу появится запрос на благообразных и меценатствующих звёзд. Гламур, блеск, треш и угар, которыми сейчас изобилуют газеты, сразу станут раздражать рядовых американцев и будут нежелательными.

Где-то в толпе танцующих мелькнула рыжая голова Клары Боу, что ещё вчера нервничала на моей съёмочной площадке. Сейчас же она казалась воплощением беззаботности, кружась в танце с каким-то молодым красавцем.

Я заметил Гарольда Ллойда в его узнаваемых круглых очках, он что-то оживлённо рассказывал небольшой группе, и все смеялись. Вот кого я бы с удовольствием заполучил в свои сети! Сыграть почти в двухстах комедиях и постоянно быть любимцем публики — это не шутки! В «моей реальности» он также начал терять популярность после прихода звука, но как раз он обладал возможностью «перестроиться» на новый лад. Можно сказать, он тогда поставил «не на ту лошадь».

Чувствовалось, что весь Голливуд и все его