Железный лев. Том 2. Юношество - Михаил Алексеевич Ланцов

домашний арест в 1826 году. Да, позже, в начале 1830-х пришло некоторое попущение и даже награждение орденом Андрея Первозванного, но все равно — Николай держал Ермолова на изрядной дистанции от любой практической деятельности. Чем раздражал того до крайности…

И вот ветер поменялся.

После вскрытия того обширного заговора, организованного англичанами… тягучего, льстивого, парализующего и разъедающего все вокруг словно ржа, император начал многое переосмыслять. Чему и меняющееся окружение стало способствовать, в котором один только Лазарев чего стоил! В сущности, того же поля ягоды, что и Ермолов. Да и Дубельт стал играть не в пример большую роль после отхода в мир иной старого друга Бенкендорфа.

Николай I не стал вольтерьянцем. Это находилось за рамками поля допустимых возможностей, причем очень сильно. Нет. Он просто стал их ценить. Скрипя зубами. Тихонько матерясь. Но ценить. Так что, уже в конце июля 1847 года Николай пригласил со всем почтением Ермолова в столицу. Принял со всем уважением в Зимнем. И начал вовлекать на разные совещания, связанные с Кавказом, постепенно вводя в курс дела. Причем на некоторых таких заседаниях Ермолов присутствовал вместе с Шамилем. А тот, как никто иной, знал, ЧТО это за человек и ЧЕМ грозит Кавказу его возвращение…

Тучи сгущались.

Ситуация усугублялась.

А тут еще и королева Виктория подсобила, явно ожидая какой-то иной эффект. Видимо, она вообще не брала в учет «этого туземного вождя» и «отоварила» его походя, чтобы два раза не вставать. А вот Николая это задело.

Сильно задело.

ОЧЕНЬ сильно.

Потому что это был ЕГО подданный. И он не мог принять саму идею, что кто-то там со стороны смеет осуждать пусть и бунтовщика, но его бунтовщика, за преступления, которые тот творил на территории России.

Хотелось отомстить.

Страшно.

Жутко.

Чтобы они еще поколениями вспоминали о том, как поступать не стоит. Хотя, в конце концов, он согласился с увещеваниями Нессельроде, и не стал отправлять буйного Толстого послом в Лондон. Да и вообще проигнорировал письмо, никак на него не отреагировав.

Карлу Васильевичу, кстати, за этот «успех» пришлось заплатить «креслом».

Николай Павлович очень крепко усомнился в том, кому именно он служит. Очень уж он защищал интересы Лондона. Вот на следующий день шестидесяти шестилетний дипломат и подал в отставку «по здоровью», куда его и проводили со всем почетом и уважением.

Но все всё отлично поняли.

Во всяком случае в Санкт-Петербурге.

В столице вообще весь 1847 год почтенная публика развлекала себя тем, что наблюдала за всеми этими аппаратными играми. Строя планы и пытаясь угадать во всей этой игре способ улучшить свои позиции. Политика ведь менялась. Сильно. Круто. А уж когда граф Орлов Александр Федорович с поста начальника III отделения перешел сразу в уютное кресло министра иностранных дел… сомнения покинули даже скептиков.

И это не было буффонадой.

На рубеже 1820−1830-х именно Орлов едва не добился заключения союза между Россией и Османской империей. Пытаясь реализовать новую внешнюю политику Николая. И если бы не чрезвычайные усилия Лондона, все бы у него получилось.

Дубельт же, к слову, давно заслуживший поощрение, перешел с позиции управляющего III отделение на должность его начальника. Крыло жестких и решительных консервативных прогрессистов в окружение императора стремительно крепло и расширяясь.

Шамиль это вполне «считал». Невелика интрига. Да и подсказали ему, чего уж греха таить?

А потом перед ним положили письмо английской королевы и пояснили — тот лорд, который заказывал ему голову Толстого, сослан «в вечную ссылку» с дипломатической миссией в Аргентину. И, как знал Николай, через пять — десять лет доброй службы там будет помилован.

Шамиль же — нет.

Он ведь не аристократ Великобритании. Он вообще никто в глазах Лондона.

После чего император сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться. Ведь тронуть русского князя, каковым он становился, англичане открыто не решились бы. Ну и на Кавказе нужен кто-то, чтобы играть в «доброго и злого полицейского», как выразился Лев Николаевич во время одной из бесед с императором. Именно для этого Николая и вытащил «из чулана» уже постаревшего Ермолова, которому требовалось кому-то составить пару в этой игре[1]…

— В ваших глазах нет радости от возвращения домой, — произнес Толстой.

— Дома меня ждет кровь. Разве это может радовать?

— Вы могли отказаться.

— Кем бы я был, если бы так поступил? — холодно произнес Шамиль. — Вы бы бросили людей, которые доверились вам?

— Никогда! — всего пару секунд промедлив, ответил граф.

— Тогда вы понимаете, что у меня не было выбора. Выбор лишь мираж, даже тогда, когда кажется, будто он есть.

— Вот тут я с вами не соглашусь. Мы часто заложники обстоятельств. Но выбор, он всегда наш. Именно поэтому на Страшном суде нас будут судить за то, что мы сделали и что мы не сделали.

Шамиль лишь улыбнулся.

Молча.

В его понимании легко было рассуждать о Страшном суде, имея за спиной ТАКУЮ большую и сильную державу. Он много думал, пока ехал из Петровского укрепления в Санкт-Петербург, наконец, осознав грандиозность той страны, с которой они столько дрались… а вместе с тем и бесполезность этой борьбы. Ведь победить было нельзя… просто нельзя… даже если каждый его воин смог бы убить десятерых, хотя тут и один на один не всегда получалось обменяться.

Их обманули.

Их использовали.

Их просто сжигали в котле вялотекущей пограничной мясорубки. Разменивая жизни славных молодцов на ничто… на простое отвлечение сил в интересах заморских «друзей» — лживых и бесчестных…

— А вообще, все намного грустнее и суровее. — продолжил Лев Николаевич. — Люди сбиваются в общины, общины порождают государства. Системы. Да, мне это слово больше нравится. И эти вот системы борются друг с другую за место под солнцем.

— И побеждает та, с которой Бог. — встрял губернатор, чтобы не уводить в совсем уж опасное вольтерьянское русло.

— Но в чем это выражается?

— В его благоволении. В чем же еще?

— Есть поверье, что, если Бог хочет наказать, он лишает разума. Если это так, то в качестве награды он этим самым разумом и наделяет. Двигаясь дальше, мы можем сделать вывод, что истинное благоволение небес в том, что Всевышний позволяет создать более эффективную систему. Лучшее хозяйство дает больше еды, благополучнее быт, изобильнее товары и более сильную армию, без которой всем этим невозможно владеть. Ибо отберут.

— Вы здесь, Лев Николаевич, встаете на тонкий и хрупкий