Сказания о мононоке - Анастасия Гор

И, словно в доказательство этого, Странник пробормотал:

– Ты сказала, что видела кота на крыше и он тебя столкнул. Может быть, не все шесть убийств были совершены мононоке… Хм. Идем-ка в тэнсю, поужинаем. – Он поманил Кёко пальцем с тёмно-серым когтем, словно она сама была котом, и та уставилась на него снизу вверх растерянно. – Когда желудок наполняется, голова освобождается. И да, ты молодец. Отдам тебе сегодня свою паровую булочку. Только не подслушивай больше ничьи разговоры, ладно? Какое-то нездоровое это увлечение.

Паровую булочку Странник ей, однако, так и не отдал, потому что их на ужин не было. Зато было настоящее застолье аж из восьми блюд. На кухне к пиршеству господина Рео наготовили столько подносов с дичью, рыбой и мясом, что Кёко как «служанку» даже помогать таскать их привлекли. За это им обоим перепала бархатистая тыква и креветки в темпуре, рамен с маринованным яйцом, клёцки из капусты и те самые голуби в глазури с рыбно-каштановым печеньем, оставляющим на языке сладко-солёный маслянистый привкус. А старшая служанка в истрёпанном зелёном кимоно – та самая, которая громче всех поначалу гнала Кёко и Странника прочь, – даже тайком подложила им сливовое дайфуку к чаю в качестве гостинца. Словом, лепёшками с завтрака и паровыми булочками можно было и не запасаться. Для того чтобы съесть всё это, Страннику и Кёко потребовалось полтора часа и маленькая комнатка в конце коридора, куда их вежливо попросили спрятаться подальше от глаз гостей и где хранились недозревшая хурма и кухонная утварь. Из-за стенки было слышно, как в праздной зале горланят песни, шутки, тосты. От саке голос прорезался даже у самых скромных счетоводов, и где-то там, сквозь звон бокалов и токкури, слышалось зазывающее:

– Пейте, пейте! Вам нальют ещё! Сколько пожелаете теперь саке будет в доме доброго даймё!

Такэда Рео явно умел располагать к себе людей – и казначеев, и самураев. Не страшась, что тайное станет явным, и гнева настоящего даймё, он даже привёз в тэнсю краснощёких ойран[57]: те развлекали гостей особой игрой, когда нужно догнать друг друга, не пролив при этом ни капли саке из чаши. Внемля призыву-тосту, все они, собравшиеся, завизжали, загоготали, запели ещё громче под дребезжащую музыку сямисэна.

«Конечно, – подумала Кёко, сморщившись, когда за их фусума[58] кого-то, как ей показалось, стошнило. – Как такого даймё не любить? Не какой-то скучный воин, воспитывающий всех в строгости. Рео, несомненно, знает к людскому сердцу самый короткий путь…»

Странник просидел задумчиво весь ужин, отказавшись это комментировать. В перерывах между воплями и блюдами на их столе, сменявшими друг друга, он поделился, что уже опросил большинство служащих сегодня и что они оказались крайне бесполезными из-за своего прагматичного ума, ибо «даже если мононоке их вверх тормашками перевернёт, будут твердить, что просто поскользнулись». В то же время ничего подозрительного, что свойственно присутствию мононоке, в замке он больше не нашёл: ни плесени на стенах, ни чрезмерной сырости, ни мёртвых кошек или крыс. Значит, сильный то мононоке, рассудили они с Кёко. Умеет не привлекать внимания. В учётной книге тоже ничего не нашлось – ни записей о смертях до тех, что начались два месяца назад, ни о чём-то странном, что им предшествовало. Только бесконечные телеги купцов и травников, которые до сих пор каждое воскресенье доставляли к воротам разные мази, и несколько увольнений после того, как всё началось.

Поедая одно блюдо за другим, Странник даже не мычал от удовольствия – кощунство! – ведь вкуса всё равно не чувствовал. А вот Кёко аж глаза закатывала, ела так, что за ушами трещало, жутко соскучившись по хорошей стряпне. Еда тёплая, живая – от такой даже ужасы минувшего дня забывались! И пускай срединный этаж тэнсю веселился до самого утра, от чего дрожали все нижние под ним, Кёко всё равно рухнула на свою циновку без сил и довольная, почти счастливая, ведь ей даже позволили помыться.

Правда, постелили Кёко вовсе не рядом со Странником, а в комнате для слуг, где уже ночевали четверо женщин. На осторожный вопрос, не может ли Кёко последовать за ним в противоположное крыло и тоже улечься в хранилище для недозревшей хурмы, женщины страшно выпучили глаза и принялись перечислять, что девице её возраста дозволено, а что – нет. Неожиданная же разлука откликнулась в Кёко не менее неожиданной тревогой, особенно когда старшая служанка, прежде кажущаяся ей неприветливой и ворчливой, заботливо взбила ей подушку, а другая на то воскликнула:

– Чего ты её нянчишь? Взрослая уже! В таком возрасте своих детей рожают! К тому же того и гляди помрёт через пару деньков. Господин Рео ведь, слышала, им со Странником срок на поимку мононоке отмерил… Такая хорошенькая головка, а на корм поросям пойдёт. Эх!

После этого Кёко ещё полчаса не могла заснуть, а потом ещё час, потому что лежала на спине, глядела в бревенчатый потолок и гладила на ладони ивовый розовый лепесток, которому, безопасности ради, повелела таким и оставаться. Сквозь сопение и храп прислуги слышался перезвон витражных мотыльков, сторожащих замок за окнами. Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Раньше этот звук успокаивал Кёко – она часто слышала его во время привалов в полудрёме после того, как мононоке из Кусанаги-но цуруги стали удирать, – но сейчас тот только будоражил. Вместе с ним периодически звенело что-то ещё, точнее, бряцало, словно связка ключей. И тоже туда-сюда, туда-сюда…

Уже проваливаясь в сон, Кёко вспомнила ледяные пальцы на горле, запах железа в носу и то, какой хрупкой и драгоценной ощущается жизнь, когда кто-то пытается её отобрать. Сегодня Кёко, вопреки печати рождения, крупно повезло. Инстинкты её от оммёдзи, кровь – от прекрасной розовой ивы, ум – от хитрого Ёримасы, а само тело ей смерть подарила, не жизнь; закалила его, лишив глаза, в обмен на скромную эту уплату. Ещё несколько минут Кёко улыбалась, разглядывая в кромешной темноте свои руки, исцарапанные и отмытые пальцы, ладони с ещё красными шрамами. Надо же… Она даже пробудила талисман мысленно так же, как Странник! Значит, она и впрямь сможет однажды стать как он и даже его превзойти.

Если, конечно, успеет изгнать мононоке из замка даймё и действительно выживет.

Рео, встретивший их наутро, после того как они отзавтракали объедками от наконец-то затихшего пира, и сам был ни жив ни мёртв. Волосы его пепельные, словно сгоревшее древо на него золой осыпалось, забирал на макушке костяной перламутровый гребень. Такого же цвета было и его лицо. А иногда оно