Сказания о мононоке - Анастасия Гор

колонн, огораживая его, и Кёко не могла разглядеть в этом закутке его лица. Но ровно настолько, насколько Рео производил впечатление человека непреклонного и жестокого, настолько же Шин с первой секунды уже произвёл на неё впечатление полностью тому противоположное. Движения и голос выверенные, спокойные, и вовсе не потому, что он слеп и потому осторожничает – просто чувствуется, что это неотъемлемая часть его хвалёного нрава. Обычные люди называют то «аурой». Она ощущалась тёплой и твёрдой, как нагретый на солнце мрамор: накрывала, подавляла, и если надо, то могла и раздавить. Должно быть, таким был шлейф от тех сражений, через которые Шин Такэда прошёл, и та власть, которой он обладал. Таким людям хотелось кланяться просто так. Это Кёко и сделала.

– Моё имя Кёко Хакуро. Я дочь Хакуро Акио и внучка Ёримасы Хакуро из пятого дома оммёдзи, что к югу отсюда в храмовом городе под названием Камиура. – И лгать таким людям она не могла. – Я попросилась к Страннику в ученицы, чтобы возродить славу моей семьи. Прошу вас, благородный господин, позвольте нам с учителем помочь вам и вашему замку, как вы помогали всем в Идзанами, исполняя волю сёгуна бесстрашно и доблестно на другом краю света.

Господин Шин молчал. Долго молчал, уж точно дольше, чем молчат обычно после представления и знакомства, если только не выбирают в то время, отрубить голову или повесить. В конце концов, Странник никому, тем более Рео, не говорил, кто она такая. И ей не следовало говорить тоже. Но если и было что-то, что Кёко всегда делала с неохотой даже большей, чем готовила и убиралась, так это лгала. Свадьба с Юроичи Якумото, её дедушка, все истории мононоке, что она встречала и слышала, уже ни раз доказали: ложь никогда не бывает во благо.

Господин Шин тяжко вздохнул:

– Так ты не служанка…

– Нет, господин.

– Мой отец был знаком с Хакуро. Большой дом, знаменитый.

– Был, – тихо сказала Кёко.

– Был, – согласился даймё. Они помолчали ещё немного, а затем господин Шин спросил: – Будешь чай?

Кёко заморгала растерянно. Пить сенчу с даймё было чем-то, о чём мечтают многие знатные семьи, но сейчас чай бы наверняка полился у Кёко изо рта, если бы она попробовала его проглотить. Язык от напряжения и тот едва шевелился.

– Если будешь, налей две пиалы из чайничка слева. Если нет, то одну.

Их на столике стояло всего три. Кёко подошла, взялась дрожащей рукой за чугунный чайник, что был едва теплее воздуха в комнате, и послушно наклонила его над одной из пиал, пятнистой, в чёрную крапинку, как крыло пегого зимородка.

– Не трогай её, пожалуйста, – выдохнул даймё вдруг с постели.

Кёко тут же отдёрнула носик от чашки.

– Что?

– Та чашка, что слева. Она, гхм, поглубже. Лучше её.

Когда Кёко в поклоне, уткнувшись лицом в пол, прошла через занавески и поставила на тумбу возле постели чай, а даймё, нащупав её, сделал глоток с удовлетворённым «Ах-х», вокруг резко стало холоднее. Казалось, ещё чуть-чуть, и дыхание Кёко обернётся куцыми клубами пара. Она поёжилась зябко, присмотрелась к даймё, пытаясь понять, чувствует ли он нагрянувший в комнату мороз, но ничего такого за ним не заметила. Даже шаги её, снова приблизившейся от стола к постели, стали звонче, будто Кёко ступала по хрупкому льду.

– Спрашивай, ну же, – произнёс даймё таким тоном, будто улыбался. Похоже, его забавляло, как Кёко мнётся, даже боясь лишний раз выдохнуть в его присутствии. – Брат мой говорит, в замке мононоке завёлся. Раз вы со Странником здесь, полагаю, это и вправду так. Форма, Первопричина, Желание… Что вам надо знать, чтобы подобрать три этих ключа?

– Для начала… Вы можете рассказать, когда всё началось?

– Что «всё»? – То, что даймё нахмурился, Кёко поняла скорее по его голосу, чем увидела, и мысленно выругалась на Странника и его подход. Не так уж он и работает!

– Ну, м-м, странные события… Что-то, чего не случалось в замке или с вами раньше.

– Жизнь даймё, вопреки популярным убеждениям, всегда такая, как «раньше», «тогда» и даже как «давным-давно». Обычная рутина, которую мы тянем из поколения в поколение, из года в год, из войны в войну… Теперь я и вовсе не выхожу из комнаты, мой брат, наверное, говорил вам. Поэтому «всё» для меня есть «ничего». Я не замечаю смены суток, времени, природы. И появления мононоке потому не заметил бы тоже, не подними мои люди тревогу.

– Насчёт вашего брата, господина Рео, – всё-таки не удержалась Кёко. Наверное, Странник разозлится на неё, когда узнает, но она ничего не могла поделать со своим обострённым чувством справедливости. – Вы с ним в хороших отношениях?

– Почему ты спрашиваешь?

– У меня две младшие сестры. Сложно жить с кем-то под одной крышей и никогда не ссориться… Я уверена, порою они меня ненавидели, особенно когда я запрещала им есть пасту анко на ужин вместо риска. Полагайся же мне титул даймё или принцессы, а им – нет, они бы точно задушили меня подушкой во сне.

Господин Шин тихо рассмеялся:

– Рео тоже обожает пасту анко, но, очевидно, он произвёл на вас с учителем неверное впечатление. Да, нрав у него тяжёлый, как телега, полная навозных куч, однако в том не закопаны капканы и мечи. Он прямолинеен, вспыльчив и любит позлословить, но потому и безобиден. Опасные люди – это тихие люди.

– Он уже полгода играет вашу роль. Притворяется даймё. Это вы ему поручили?

– Да. Пока не будет найдено лекарство. – Он указал пальцем на свои глаза в темноте. – Или пока я не признаю, что его нет. Рео мне во всём послушен, однако этого нельзя сказать об остальных, даже о самураях с их кодексом чести… Только саке топит их дурные помыслы и алчные желания, но и те порой всплывают. С каждым днём саке всё больше нужно.

– Саке… – повторила за ним Кёко, и её вдруг осенило.

«И рассказал, какое застолье ты закатил вчера на всю провинцию. Молодец». Так, значит, это было сказано всерьёз?

– Люди любят веселиться, – сказал господин Шин. – Даже я любил. Когда они смеются, то не замышляют зло, становятся добрее, болтают больше о себе, а не о правителях. Это была идея Рео. Из него хороший даймё бы получился, родись я на пару часов позже…

Кёко вздохнула и с трудом выдохнула, когда господин Шин сдвинулся на постели, свесив с необычайно высокого матраса ноги, будто искал более удобное положение. На деле же он подставлял лицо пламени свечей в изножье. Такой лик, поразилась Кёко, явно слепили сами боги, чтобы подчеркнуть его характер,