Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

импозантный фасад. Казалось, заведение Горностая строилось как личный особняк для некоего богача с бездонным порткартом и страстной любовью к колоннам, аркам, фризам, лепным карнизам и прочим подобным деталям, до сих пор попадавшимся Шелку на глаза лишь в виде выцветших рисованных орнаментов, украшавших аскетичные, лишенные каких-либо иных прикрас фасады крылокаменных зданий, но здесь, в сем высоченном – целых пять этажей! – нагромождении камня, вполне настоящих. Посреди широкой зеленой парадной двери поблескивала отполированной бронзой небольшая, нарочито скромных пропорций, табличка с надписью «Гостиница “У Горностая”».

«Кем, интересно, был этот Горностай? – охваченный праздным любопытством, подумал Шелк. – Или, может, он еще жив? Если так, не доводится ли ему Линзанг родственником – бедным, а может, даже вполне состоятельным родственником, восставшим против Аюнтамьенто? А как насчет патеры Росомахи? Случаются же в жизни и более странные вещи!»

Замерз он изрядно, однако его ладони взмокли от пота, и Шелк машинально потянулся к подолу риз, но тут же вспомнил, что одолженный саквояж с ризами и синей рубашкой остался в лавке, и вытер ладони подолом желтой рубашки, в которую был одет.

– Внутр-рь… идти? – поторопил его Орев.

– Минутку.

Шелк сам сознавал, что всеми силами тянет время. Вот оно, заведение Горностая, завершение грез, час ростени, время пробуждения. Повезет, его узнают и пристрелят. Не повезет, отыщет он образ Фельксиопы и будет ждать, пока «У Горностая» не закроется – ведь даже заведение Горностая наверняка должно когда-нибудь закрываться. Тогда один из слуг холодно, всем видом выражая безмерное превосходство, сообщит, что ему надлежит уйти, а он встанет, оглянется напоследок по сторонам, постарается завязать со слугой разговор, дабы выиграть еще хоть пару минут, а после…

А после гостиницу, хочешь не хочешь, придется покинуть. Снаружи к тому времени забрезжит ростень, улица посереет, промерзнет не хуже ледника. Дверь заведения «У Горностая» твердо, неумолимо захлопнется за спиной. Щелкнет задвижка. Лязгнет, заскрежещет задвигаемый слугой засов. Он, Шелк, оглядит улицу из конца в конец, но не увидит нигде поблизости ни Гиацинт, ни человека, спешащего к нему с весточкой от нее.

На том все и завершится. Кончится. Умрет окончательно и никогда не вернется к жизни. А ему останется лишь вспоминать о своих вожделениях как о чем-то, некогда занимавшем авгура, волею случая звавшегося Шелком, носившего то же необычное, бесспорно диковинное имя, что и он сам. (Кстати, а прежний кальд, чей бюст мать хранила в дальнем уголке шкафа… Как звали его? Тоже Шелком? Нет, нет, Чесучой, но чесуча ведь тоже ткань отнюдь не из дешевых.) Все его старания восстановить мир и спасти собственный мантейон обернутся крахом, и он погибнет, бесславно погибнет…

– Внутр-рь… идти?

Шелк хотел было ответить, что им в самом деле нужно туда, внутрь, однако уныние лишило его дара речи.

– Прошу прощения, – пробормотал, бочком огибая его, незнакомец в шляпе с фазаньим пером и меховой пелерине.

Изнутри дверь распахнул ливрейный лакей (вполне вероятно, тот самый высокомерный слуга, которого Шелк воображал себе пару секунд назад).

Что ж, сейчас или никогда. Уйти либо оставить записку. Сохранить иллюзии в целости…

– Ты к нам, сударь?

– Да, – подтвердил Шелк. – Да, к вам. Вот только сомневаюсь по поводу ручной птицы. Если у вас на сей счет существуют запреты, я оставлю ее снаружи.

Тонкие губы лакея дрогнули, складываясь в легкую улыбку, бледную, словно следы изморози на оконном стекле.

– Никаких запретов, сударь. Дамы, сударь, нередко приводят с собою животных. Мраморных догов, обезьян, а твоя птица, сударь, уж никак не страшнее. Вот только дверь, сударь…

Да, конечно же, дверь нараспашку… Ночь выдалась холодной, а «У Горностая» наверняка тепло и уютно, пусть даже в городе мятежи.

Поднимаясь по ступеням, ведущим к зеленой двери, Шелк обнаружил, что баррикада Лианы нисколько не выше и даже не круче.

– Насколько я понимаю, сударь, «У Горностая» ты в первый раз?

– Да, – кивнув, подтвердил Шелк. – У меня здесь встреча с дамой.

– Вполне понимаю, сударь. Здесь у нас аванзал.

Аванзал оказался довольно просторным помещением с множеством диванов и жестких на вид кресел.

– Служит он главным образом для того, чтобы разоблачиться. Снять верхнее платье. Одежду оставляют здесь, в гардеробной. Можешь, если угодно, оставить там саквояж. Обслуживания в аванзале не предусмотрено, сударь, но здесь можно видеть всех прибывающих и покидающих нас гостей.

– Человек… Хор-роший? – осведомился Орев, не сводя с лакея блестящего черного глаза. – Птичка… Любишь?

– Однако сегодня, сударь, – придвинувшись ближе и перейдя на доверительный, конфиденциальный тон, продолжал лакей, – я, пожалуй, смогу подать тебе что-либо для подкрепления сил сам. Гостей у нас нынче немного: в городе волнения.

– Благодарю, – ответил Шелк, – Благодарю тебя от всего сердца, но нет. Не нужно.

– Вон там, сударь, за аванзалом, у нас селлария. В ней кресла гораздо удобнее, и обслуга имеется. Кое-кто из гостей коротает там время за чтением.

– Допустим, я войду в вашу селларию и поверну направо… куда я в таком случае попаду? – спросил Шелк.

– В Клуб, сударь. А если свернешь не слишком резко, в Оранжерею. Там есть укромные уголки, сударь, скамьи, козетки. Обслуга туда заглядывает, сударь, однако нечасто.

– Благодарю тебя, – пробормотал Шелк и поспешил в селларию.

Странное дело! Неужели этот огромный зал, зал, вмещающий полсотни с лишком кресел и вдвое меньше крохотных столиков, не говоря уж о многих дюжинах горшков с цветами, статуй и толстобрюхих ваз, надлежит называть точно так же, как затхлую крохотную гостиную его обители?

Свернув направо, Шелк учтиво отказался взять что-либо с подноса, протянутого почтительным официантом, и, огибая убранство селларии, двинулся дальше. Не повернул ли он чересчур резко? Казалось, все это сон, и снится ему, будто он угодил во дворец великанов. Все кресла вокруг пустовали; единственным следом присутствия человека оказались смятые комья бумаги и наполовину исписанный лист посреди стеклянного столика чуть больше табурета для дойки коров.

Стена зала преградила ему путь, словно склон горы, или, точнее, завеса тумана с прорехами, сквозь которые виднеются никак не связанные друг с другом сцены роскошной жизни (в действительности то были картины). Приняв левее, Шелк сделал еще два десятка шагов и разглядел впереди мраморную арку, окаймлявшую завесу из пышной зеленой листвы.

В селларии, как он и ожидал, было тепло, однако, пройдя под арку, Шелк оказался в атмосфере еще более теплой, влажной, напитанной экзотическими ароматами. Мотылек с узорчатыми лилово-серыми крыльями шире мужской ладони, вспорхнув из-под его ног, опустился на пурпурный цветок, не уступавший величиною супнице. Шаг, еще шаг, и вымощенная самоцветами, неотличимыми от настоящих драгоценных камней, тропинка, куда у́же усыпанной щебнем дорожки, пересекавшей садик при его мантейоне, исчезла в гуще вьющихся лоз и карликовых деревьев. Из зарослей со всех сторон слышалось мелодичное журчание текущей воды.

– Хор-рошее место! – с одобрением каркнул Орев.

«Что верно, то верно», – подумал Шелк.

Еще более странная, еще более сказочная, чем селлария, Оранжерея, однако ж, казалась куда приветливее