Песнь Итаки - Клэр Норт

Совсем не так представлял Гайос свой путь в герои, но после всего пережитого, как мог он подвести своих товарищей?

– Убейте его! – твердит Эвпейт. – Убейте сейчас же!

– Ты и ты! – рявкает Гайос, указывая на своих лучших людей. – Со мной. Остальные – ждать моего приказа.

– Ты не можешь, – рычит Эвпейт. – Мы наняли тебя, купили, а он… Никакой пощады!

Но Гайос уже идет по выжженному полю навстречу Одиссею.

Взмахом руки он приказывает сопровождающим остановиться в пятнадцати шагах позади. И гадает, сможет ли он устоять под натиском Одиссея, пока его люди не доберутся и не спасут его, если вдруг все пойдет не так. Воин внутри не настолько глуп, чтобы пытаться проверить, но у Гайоса есть и другая часть души – та, что отравлена ядом легенд, та, что взращена на песнях сладкоречивых поэтов, и она жаждет попробовать. Жаждет узнать… каково это – стать тем, кто убьет Одиссея?

Лицом к лицу, не в пылу сражения, итакийский царь, к вящему удивлению Гайоса, довольно стар и невысок. В его волосах полно седины, плечи сгорблены, кожа сморщилась от соли и ветров. Он стоит, чуть согнувшись, опустив руки, кажущиеся длинноватыми, словно с возрастом потеряли пропорциональность. Он не стал смывать копоть и кровь ни с одежды, ни с кожи. На его голове и руках нет золотых украшений. Даже меч у него, похоже, чужой, вырванный из груди какого-нибудь бедняги.

Гайос останавливается вне досягаемости меча, но на расстоянии, удобном для беседы.

– Как твое имя? – спрашивает Одиссей.

Сражаясь под стенами Трои, Гайос часто представлял себе, что кто-нибудь из великих царей спросит о нем, захочет узнать, обратит внимание. Само собой, этого не случилось.

– Гайос.

– Гайос, – повторяет Одиссей, перекатывая имя на языке – привычка человека, склонного забывать имена собственных воинов и знающего, что забывчивость – не лучшая черта для славного царя. – И я убил твоего брата, Гайос? Или друга?

Гайос не сразу понимает, о чем речь, а сообразив, качает головой.

– Нет. Я не был знаком ни с кем из женихов лично.

– Но ты служишь их отцам.

– Да, я поклялся в этом.

– И ты серьезно относишься к своей клятве.

– Если ты пытаешься узнать, не из тех ли я проходимцев, которых можно купить, то… Да, я серьезно отношусь к ней. Но даже будь я продажной шкурой, сомневаюсь, что у тебя нашлось бы золото, чтобы купить меня, царь Итаки.

– Возможно, и нашлось бы, будь я царем, – отвечает Одиссей с улыбкой. – Признаться честно, со всей этой суетой я и в сокровищницу заглянуть не успел.

– Я успел, – выпаливает Гайос с оттенком гордости, с неким чувством, что так долго скрывалось на берегах Трои. – Я обшарил твой дворец, когда ты исчез, проверил каждый угол и тайник. И не нашел ничего, кроме пыли и крови.

– Вряд ли моя жена стала бы прятать свои богатства там, где их так легко найти, – но общая мысль понятна. Не совсем такое возвращение домой я представлял, – признает царь. – Впрочем, я не представлял и что придется защищать мою семью с помощью армии избранных Артемидой за стенами внезапно укрепленной фермы моего отца. Но все именно так.

– Так, – соглашается Гайос. – Тебе есть что еще сказать?

Одиссей, чуть изогнув шею, смотрит на стоящих вдалеке Эвпейта с Полибием.

– Мне следует говорить с тобой – или с твоими хозяевами? – интересуется он.

– У них одно желание – убить тебя, – отвечает Гайос, пожав плечами. – И это единственное, что от меня требуется. Если это мне удастся с наименьшими потерями людей и времени, не вижу причины, почему бы так и не сделать и не счесть свою работу выполненной.

– А твои воины подчинятся тебе, если мы достигнем согласия в этом вопросе? У тебя достаточно власти?

– А у тебя? Твои воины всегда тебе подчиняются? А воительницы? – спрашивает Гайос, склонив голову набок и уперев руки в бока, с удивлением понимая, что его заинтересовал этот странный, покрытый кровью царь.

Одиссей обдумывает его вопрос, а потом разражается смехом. Гайосу кажется, что он звучит громче, чем следует, к тому же в нем не слышно ни капли веселья.

– Когда-то я опирался только на авторитет командира и власть царя – но в разгар войны подобные вещи теряют свое значение. Тогда я сказал своим людям, что они будут жить, если станут подчиняться мне, и умрут, если не станут, и после этого в общем и целом рассчитывал на их послушание. Но неприятные сюрпризы ждали меня намного чаще, чем хотелось бы признать. Как насчет тебя? Сколько из твоих людей выживет, если ты снова нападешь на ферму моего отца?

– Достаточно, – отвечает Гайос. – Достаточно, чтобы справиться.

– Очень хорошо. Давай представим, Гайос, что вы снова пойдете в атаку. Как ты видишь, ворота отцовской фермы уничтожены, но женщины на стенах успеют перебить больше половины из вас, прежде чем вы захватите ферму, а я лично позабочусь о том, чтобы найти тебя в этой битве и, пусть даже на последнем издыхании, вогнать меч тебе в спину. Думаю, ты понимаешь, как ответственно я могу отнестись к подобному обещанию… Или мы можем договориться.

– Я слушаю.

– Женщины уйдут отсюда, а я сложу оружие.

Гайос смотрит на ферму, на замерших в ожидании охотниц на ее стенах, а затем снова на Одиссея.

– А твоя семья?

– Мой отец уже готовится вскрыть вены, чтобы не пришлось выносить все те непотребства, что приготовили для него твои хозяева. Очень жаль: когда-то они были друзьями.

– А твой сын?

– Мой сын… Думаю, он будет настроен сражаться. Я не смогу его остановить. Я всеми способами пытался убедить его бежать, спасти свою жизнь и моим именем поднять мятеж, но он, похоже, совершенно не приемлет эту идею. Полагаю, он вырос на определенных историях. С определенными представлениями, что значит быть настоящим мужчиной, – понимаешь, да?

Гайос думает, что понимает.

– Однако, – продолжает Одиссей, – я хотел бы попросить: когда вы загоните Телемаха в угол и приготовитесь схватить, несмотря на всю его отвагу, убейте его быстро. Без сомнений, твои наниматели приготовят множество ужасных вещей для меня – я понимаю, что у них может возникнуть такое желание, – но мой сын… Мой сын не сделал… Не заслужил, я думаю, стать жертвой моей глупости. Все-таки именно я принял решение убить женихов. Я возьму на себя всю вину. Я не могу заставить тебя сделать это, но одним из условий моей сдачи в плен будет твое обещание, что, если появится возможность убить моего сына быстро, как воина, ты используешь ее.

– Думаю, я понимаю. Ты многого просишь для того, кто потерпел поражение.

– Для того, кто заставит твоих людей заплатить за свое поражение, и заплатить немалую цену.

– Я готов обдумать твои требования.

– Мне потребуется клятва.

– Женщины… если я отпущу их… Их оружие…

– Они все оставят. Дай им немного времени разбежаться – и больше никогда о них не услышишь. Они станут теми, кем были всегда: вдовами и незамужними девушками, которые ткут полотно, пасут стада, месят глину и носят воду из ручья. Ты не станешь искать их, пытаться узнать их имена, и они не доставят тебе проблем.

– А твоя жена?

– Она удалится в храм и никогда больше не появится на Итаке. Когда я умру, она станет никем – думаю, это понятно нам обоим.

– Всегда найдутся те, кто захочет отомстить.

– Ты собираешься убить царя, – отвечает Одиссей просто. – И его отца, и его сына. Разве этой крови недостаточно?

Арес шепчет «нет».

Арес шепчет:

– Нет, нет, недостаточно, всегда недостаточно! Бери все, бери, ярись и бушуй, потому что ты хочешь во всем видеть смысл, знать, что все это во имя какой-то цели, и, если целью не может стать добро, пусть ею станет власть, пусть ею станет ярость, пусть ею станет господство сильного над слабым, власть, власть, ВЛАСТЬ!

Я вижу это в глазах Гайоса. Слова моего братца тлеют в их глубине – очень глубоко. У меня