Песнь Итаки - Клэр Норт

за мгновение до того, как они сами сломают строй и побегут, не дожидаясь приказа. Лучше уж, решает он, отдать приказ о сдаче по доброй воле, чем вынужденно сдаться, поскольку твои воины побросали оружие.

– Почетный караул! – удается даже рявкнуть ему в момент внезапного прилива уверенности.

Его голос разносится над полем, и на лице Электры мелькает едва заметный отблеск улыбки. Его люди торопливо выстраиваются в две шеренги позади Полибия с Эвпейтом, изображают на лицах нечто вроде почтения, безоговорочно оставив мечи в ножнах. Единственный просчет в этом великолепном по сути маневре: он открывает то, что мгновение назад пряталось за телами воинов, – царя Итаки, связанного, стоящего на коленях.

Электра замирает, едва увидев это. Крепко сжав пальцы Пенелопы, оборачивается к ней и шепчет:

– Это он?

– Да, – отвечает царица Итаки, и тень царственного недовольства кривит ее губы. – Это Одиссей.

Электра отпускает руку Пенелопы и яростно указывает пальцем на царя, а затем на его пленителей.

– Освободить его! Немедля!

Никто не торопится повиноваться. Если кто-то кинется исполнять приказ, это будет значить, что они неким образом виновны в его нынешнем печальном состоянии. Электра не слишком высока ростом, но это не мешает ей возвышаться над всеми, пылая от ярости.

– Вы, подлые псы! – рявкает она. – Будь здесь мой дорогой отец, он вздернул бы вас на ближайшем суку и оставил на корм воронам! Вам остается лишь молиться, чтобы у моей дорогой сестры Пенелопы и доброго друга Одиссея милосердия оказалось хоть на каплю больше, чем у него!

Эта речь заставляет шевелиться нескольких наиболее сообразительных мятежников, осознавших, что бездействие таит в себе намного большую угрозу, нежели попытка, пусть и неловкая, освободить Одиссея из пут. К нему, едва не сшибая друг друга с ног, разом кидаются трое, разрезают веревки, с поспешной услужливостью, при этом отпихивая один другого, помогают царю подняться на ноги.

Царь Итаки никогда прежде не видел Электру, но он узнает царственную осанку, видит знамя Агамемнона и делает соответствующие выводы.

– Моя царица, – бормочет он, отвесив полупоклон Пенелопе. – Моя госпожа, – поклон поглубже царевне Микен.

– Господин мой Одиссей! – рявкает в ответ Электра, и взгляд ее, скользящий по полю, едва касается его лица. – Я получила от моей дорогой сестрицы, твоей жены, весть о твоем возвращении, но и представить себе не могла, что увижу тебя в столь постыдных обстоятельствах.

На самом деле гонец, отправленный Пенелопой через Уранию, в мельчайших подробностях объяснил, с обстоятельствами какого типа они могут столкнуться. Когда речь идет о масштабном военном вторжении, организованном в короткие сроки, Пенелопа считает, что выражаться нужно четко и ясно.

– И где же мой дорогой брат Телемах?.. А, вот он, вижу. Как мило.

– Моя дорогая сестрица Электра, – добавляет Пенелопа с улыбкой, больше похожей на оскал, – прибыла сюда по поручению своего благородного брата Ореста, сына Агамемнона, повелителя Микен, царя царей, величайшего из греков, в знак крепкой и преданной дружбы, связывающей благородный дом ее отца и семью моего возлюбленного Одиссея. Ее брата, увы, задержали срочные дела, но и он, несомненно, прибудет сюда через… три дня?

– Самое большее – четыре, – подтверждает Электра. – Он с трудом сдерживает желание поскорее встретиться с доблестным Одиссеем, столь любимым нашим отцом. Он также отправил гонцов в Спарту и на Пилос, в Коринф и Элиду, призывая устроить празднества и жертвоприношения в честь этого знаменательного события. Так что вам крупно повезло, что не он, а я наткнулась на это злодейское, предательское сборище. Я и представить себе не могла, что народ Итаки будет встречать своего царя таким чудовищным образом. Кто ваши предводители?

По меньшей мере один из людей Гайоса поднимает руку, собираясь указать прямо на Эвпейта с Полибием, но его хватают за запястье до того, как ему это удается. Однако Одиссей сам поворачивается к двум старикам.

– Они, – говорит он. – Эти люди желали бы видеть меня мертвым, а не вернувшим себе трон.

– Понятно. – Электра подходит ближе, окидывает стариков взглядом с ног до головы и не замечает ничего впечатляющего. – Я бы предложила приковать их к скале, как Прометея, чтобы птицы клевали их внутренности; если не это, тогда, полагаю, мы могли бы просто сжечь их живьем.

– Госпожа, – выпаливает Полибий. – Госпожа, мы…

– С чего ты решил, что тебе позволено говорить?! – Ее голос хлещет бичом, глаза мечут молнии. Мать гордилась бы Электрой, если бы увидела ее сейчас. Никто – ни Гайос, ни его люди – и пальцем не шевелит в защиту хозяев.

– Сказать по правде, – задумчиво произносит Одиссей, – у них была причина. Видишь ли, я убил их сыновей.

– И что? – вопрошает Электра. – Мой брат убил свою мать, и это был достойный, мужественный поступок, одобренный всеми богами. Воины постоянно убивают чьих-то сыновей; не вижу здесь проблемы.

– Возможно, дело в том, что убил я их не совсем… не совсем достойным образом. Я перерезал их на пиру, в тот день, когда они решили, что один из них вот-вот получит мою жену. Убил их прямо с кубками в руках и на какое-то время бросил их тела в ужасном состоянии. Понимаешь, в тот момент я мыслил не как царь. Только как муж.

Электра, сверкнув взглядом, впервые смотрит в глаза Одиссею, видит его – не как политическую проблему, которую нужно решить, или историю, которую нужно рассказать, но как человека из плоти и крови, который стоит прямо перед ней.

– Конечно, – бормочет она. – Муж. Конечно. Такие… благородные страсти… могут раздуть в груди мужчины пожар неудержимой ярости. Вот, к примеру, мой дорогой дядюшка Менелай подозревал, что, отправившись в Трою, развяжет войну, которая разорит эти земли на многие поколения вперед, но кто станет винить его в этом? Ведь он тоже был просто мужем. Пусть это и жестоко, но вполне понятно. Ты не вызвал сыновей этих людей на честный поединок, потому что они бесчестно вели себя с твоей женой. Так споют об этом поэты.

– Вижу, мудростью ты пошла в отца, – выдыхает Одиссей. – А возможно… и превзошла его.

Электра коротко кивает, а затем снова поворачивается к стоящим перед ней старикам.

– А с этими что? Они определенно запятнаны бесчестными деяниями против тебя, и о снисхождении речи быть не может, но все же у них была причина. И, с учетом сказанного тобой, сожжение живьем, наверное, будет лишним. Хочешь, чтобы их зарубили воины моего брата или сам возьмешь меч?

Сзади доносится тихий звук, словно кто-то прочищает горло.

– Если мне будет позволено… – Пенелопа выходит вперед. – Возможно, во мне говорит слабая женская натура, но разве нельзя в этом случает проявить милосердие? Может быть, ссылка? Ведь есть же храмы, острова, куда они могли бы отправиться. Какой отец не попытался бы отомстить за свое дитя? К тому же какой пример будет перед глазами у жителей этих земель, если царь Итаки потребует кровь за кровь? Что за человек, спросят люди, вернулся к ним после стольких сражений?

Вдруг слышится странный звук, словно ребенок споткнулся о камень. Это у Полибия возглас застревает в горле. Старик теряет равновесие, оседает на землю. Гайос подхватывает его, не давая упасть. Полибий не понимает, что чувствует: кажется, будто его охватили разом все известные эмоции. Может быть, думает он, они выжгут его дотла. Может быть, огонь, вспыхнувший так ярко в его душе, догорев, подарит ему возможность ничего больше не чувствовать…

– Милосердие? – Электра словно пробует слово на вкус. – Правда?

Пенелопа кланяется Одиссею.

– Мой царь? Это твое царство. Тебе судить.

Одиссей смотрит на двух стариков, когда-то бывших друзьями его отца.

Я не беру его за руку.

Не прокрадываюсь в его мысли, не шепчу мудрые советы на ухо.

Мне это не нужно. Моя работа сделана.

«Хозяин в доме своем», – думает Одиссей.

Удивительно, как быстро эти слова изменили свое значение. И ощущение… не настолько ужасное, как ему представлялось. В них теперь много всего: и безопасность, и поддержка, и желание стать чем-то большим… Он никогда не испытывал ничего