Песнь Итаки - Клэр Норт

не выйдет извлечь их, просто щелкнув пальцами. Но в них есть и кое-что еще – кое-что, притаившееся глубже навеянных божественной силой мыслей. Я едва сдерживаю смех, разглядев, что это, услышав тихий шепот в душе Гайоса.

Потому что там история.

Гайос не знает точно, где слышал ее, не помнит, какой поэт пел о чем-то, кроме острого меча завоевателя и рек пролитой им крови. Но когда-то она проскользнула в его мысли и с тех пор прорастала в них. Есть другой путь в герои. Другой способ стать мужчиной.

– Очень хорошо, – говорит Гайос. – Женщины сложат оружие и могут уходить. А мужчины?

– А их почти не осталось, – отвечает Одиссей. – Я бы попросил, чтобы тем, кого вы возьмете в плен, не причиняли зла.

– Этого обещать не могу. Но, думаю, тебе это известно.

Одиссей улыбается:

– Под чьим командованием ты служил, Гайос? Под Троей кто был твоим командиром?

– Диомед.

– А-а-а. Ну конечно.

– Вы же когда-то были друзьями, разве нет?

– И соперниками тоже. С Диомедом лучше всего было совмещать и то и другое. Тебя достойно наградили за время, проведенное под Троей?

– Нет.

– Нет. Догадываюсь, что нет. Будь здесь моя жена, она спросила бы, срывал ли ты свой гнев на женщинах. Ей непонятны… некоторые вещи. Как бы хорошо мы ни рассказывали истории, сомневаюсь, что когда-нибудь удастся донести всю правду до наших слушателей. Ты же понимаешь, о чем я, да? А вот мой сын – нет.

– Ты сказал своим людям, что мы убьем их, если ты сдашься? – спрашивает Гайос, метнув взгляд к открытым воротам фермы.

– Нет. Считаешь, надо?

– Да.

– Если ты не против подождать, я могу вернуться туда сейчас…

Гайос вскидывает руку, почти извиняясь, однако останавливая царя Итаки на месте.

– Я не перестаю гадать, – говорит он задумчиво, – не может ли это быть очередной уловкой. Всем известно, что Одиссей – мастер уловок. Я сам видел это своими глазами.

– Как бы я был рад, – вздыхает Одиссей, – будь здесь некая хитрость. Искренне рад. Но, как ты сам видишь, это все, с чем я подошел к концу своего пути. Каким же он обернулся разочарованием!

И снова Гайос смотрит сначала на ферму, а потом на царя. Все кажется таким простым… И он не уверен, что с этим делать.

– Очень хорошо, – произносит он наконец. – Давай мне свой меч – и женщины свободны.

– А мой сын? Я был бы признателен, если бы ты поклялся священным именем Афины, что, если будет возможность убить его быстро, ты используешь ее. Я не допущу, чтобы он страдал и мучился от стыда, когда Эвпейт с Полибием возьмутся осуществлять свою месть.

– Клянусь. – Голос у Гайоса твердый, решительный и искренний. – Именем Афины и всех богов Олимпа.

– Благодарю.

Одиссей вздыхает с заметным облегчением. Он вытаскивает меч из ножен – левой рукой, немного неловко, острием в землю. На мгновение задерживает в руке, словно взвешивая или вспоминая, с какого именно тела снял это оружие. Затем протягивает его Гайосу рукоятью вперед.

Капитан мятежников мгновение медлит, затем делает шаг и снова медлит. Ждет нападения, подлости. И не видит ее. Но все же история – история! – об Одиссее тоже здесь, словно червь вгрызается в его мысли. Он смотрит в усталые глаза царя, видит его терпеливую, равнодушную улыбку и все равно дает знак двум своим сопровождающим подойти поближе и встать рядом, прежде чем делает еще один шаг и наконец хватает протянутый меч.

С фермы Лаэрта доносится вой.

До Одиссея с Гайосом долетают лишь его слабые отголоски, позволяя сделать вид, что ничего подобного не было. И они старательно его делают. Гайос, отдавая дань уважения Одиссею, старается не пялиться через плечо царя, туда, где сейчас стоит на коленях его сын, которому Лаэрт положил руку на плечо, поддерживая юного царевича в его отчаянии. Женщины уже спускаются со стен и строятся, готовые к выходу.

– Что ж, – бормочет Одиссей, когда за спиной отчаянные крики его убитого горем сына сменяются рыданиями, – полагаю, дело сделано.

– Сделано, – соглашается Гайос. – Если хочешь, можем подождать, пока женщины не скроются из виду.

– Я был бы признателен. Не будешь ли ты любезен подать знак своим людям не приближаться, пока они не скроются в лесу?

Гайос кивает одному из сопровождающих, и тот бежит назад к своим. Одиссей в свою очередь показывает пустую руку в сторону фермы. Теодора поднимает ладонь в ответ. Она все еще держит в руках лук, и под туникой у нее спрятан один нож Приены, а на бедре другой. Никто – даже царь – не отнимет у нее эти ножи.

Женщины выходят, не соблюдая никакого определенного порядка. Напротив, они выбегают небольшими группами, причем некоторые спешат скрыться в лесу, а другие неторопливым, спокойным шагом идут, подняв головы и расправив плечи, навстречу восходящему солнцу. Мирена, чья мать похоронена там, откуда она уходит. Анаит, не спускающая глаз с наблюдающих мужчин, словно не верит в происходящее. Отония, с горсткой серебра, зажатой в кулаке, – прощальным подарком хозяина. К тому времени, как они выходят из разбитых ворот фермы, половина женщин уже успевает раствориться в лесу, словно лисы, бегущие от гончих. Теодора стоит в воротах, пока последняя из них не скроется из виду, а затем кладет лук на землю и направляется к деревьям, ни разу не обернувшись.

Остаются лишь Телемах, Лаэрт и их люди, ждущие конца. Телемах стоит на коленях, судорожно хватая воздух и не выпуская меч из рук. Лаэрт еще раз похлопывает его по плечу, вскидывает голову, кивает сыну и возвращается попрощаться с домом и, наверное, со свиньями, учитывая то, как привязан он к хрюкающим созданиям.

Одиссей, издав медленный, рваный вздох, отворачивается от фермы.

– Командующий, – бормочет он, – похоже, ваша работа выполнена.

Гайос кивает и, отступив, указывает на строй ждущих их людей в бронзе, на отцов убитых сыновей. И ведет Одиссея к ним.

Глава 47

Полибий выпаливает:

– Вы не связали его?!

Одиссею, похоже, приятно это слышать; он доволен тем, что легенды о его величии порождают желание связать его покрепче, несмотря на окружение из пяти десятков тяжеловооруженных воинов. Гайос со вздохом велит принести веревку, сам проверяет узлы после того, как Одиссею связывают руки спереди, толчком заставляет его опуститься на колени в грязь у ног отцов.

Эвпейт переводит взгляд с царя на ферму, рядом с которой стоит коленями на залитой кровью земле Телемах, и говорит:

– А мальчишка?

– Мы пойдем приведем его, – вздыхает Гайос. – И его деда тоже.

– Хорошо. Ведите их сюда.

Одиссей смотрит на Гайоса, и тот коротко кивает; он не забудет о своей клятве.

– Мой дорогой, – шепчу я ему на ухо. – Арес хочет заполучить тебя, но ты мой.

Гайос уже отобрал тридцать воинов для захвата фермы. Больше ему не нужно: врагов слишком мало и они уже сломлены. Он сам поведет их. И проследит за тем, чтобы Телемах не выжил.

Пока собирается этот небольшой отряд завоевателей, Эвпейт не сводит глаз с Одиссея.

Он точно не знает, что делать теперь, когда момент настал.

Еще ни разу не приходилось ему лично пытать человека до смерти – по крайней мере, не физически. На самом деле, он надеялся, даже рассчитывал, что за него это сделают другие. Надеялся, что от этого почувствует себя лучше. Закрыв глаза, он пытается представить себе лицо Антиноя, пытается услышать голос своего ребенка.

Мгновение – Антиной свернулся клубком на полу, прикрываясь от отцовского кулака, и рыдает, хоть он уже и взрослый мужчина.

Не такую картину пытается вообразить Эвпейт. Нахмурившись, он пробует снова. «Антиной, – молит он. – Антиной. Я нашел твоего убийцу. Я поверг его на колени. Теперь-то ты точно будешь со мной и мне нечего стыдиться? И это не чувство вины?»

– Эвпейт, Полибий, – произносит Одиссей, и, хотя он повержен, связан, унижен, в его ровном голосе звучат царственные нотки. – Я вас помню. Когда-то вы были друзьями моему отцу.

Были ли?